Книга Одновременно: жизнь - Евгений Гришковец

Я чувствую наивность своих недавних призывов стараться сочувствовать и главное – не злорадствовать по поводу друг друга. Я призывал воздержаться от любых, даже самых продуманных и аргументированных высказываний, если они могут кого-то оскорбить и обидеть. Я говорил о том, что любой человек, который готов обвинить своего соотечественника во всех тяжких грехах и уж тем более готов соотечественника ударить и убить, такой человек, каким бы патриотом себя ни считал, прежде всего не любит Родину. Я призывал подумать о том, что Родина состоит из соотечественников и современников. И если ты испытываешь гнев и лютую ненависть к кому-то из сограждан, значит, ты не любишь Родину. А та тёмная страсть, которая порождает эту ненависть, в какие бы цвета ни рядилась и под какими лозунгами ни расцветала, – это в конечном итоге всегда нелюбовь к Родине…

Теперь я понимаю, что все мои призывы были наивными.

То, что произошло в Одессе, – это такая беда, какую одесситы и украинцы пока даже не могут осознать. Не могут осознать масштабы случившегося. Случилось страшное историческое событие, написана историческая страница несмываемого позора.

Символично то, что этот страшный позор случился в Одессе, в самом весёлом, многоцветном, толерантном и разумно-ироничном городе. Именно в нём вырвалось наружу самое низменное: лютая злоба друг к другу, ненависть, и, в итоге, страшная жестокость, какой я даже не подозревал в одесситах.

Теперь у меня есть страшное ощущение, что я утратил этот мной любимый город. Во всяком случае, как бы страшно ни звучало это слово, я никогда уже не смогу пройтись по улице Одессы с прежними лёгкими, радостными и восторженными чувствами.

В 2005 году правительство Вены, после показа на венском фестивале спектакля «Дредноуты», предложило мне по такому же принципу, как сделан спектакль «Дредноуты», поставить исторический спектакль на тему австрийской гражданской войны 1934 года. Из тщеславия и глупости я согласился этим заняться и впоследствии об этом пожалел.

Я знать не знал ничего про некую гражданскую войну 1934 года. Как вскоре выяснилось, и в Вене никто не знал и не знает про эту войну. Мне дали консультантом старенького профессора истории, который удивился поставленной задаче и, прямо скажем, нехотя в течение месяца погружал меня в подробности венских событий 1934 года. В подробности ужасных, а часто просто мерзких событий.

В новых австрийских учебниках истории либо нет ни слова, либо буквально пара предложений сообщает об австрийской гражданской войне. В Военно-историческом музее Вены, роскошном и прекрасном музее, есть комната метров в пятнадцать, где представлено несколько экспонатов и коротенькая аннотация, посвящённая тем событиям. Австрийцы старательно вычеркнули, стёрли те позорные страницы истории.

Гражданская война в Австрии, точнее, в Вене и Зальцбурге, длилась всего четыре дня. Я знаю историю этих дней поминутно, и это история позора и ужаса.

Если совсем коротко, то социалисты, рабочие, у которых были сильные позиции, подняли вооружённое восстание против правительства Дольфуса. По сигналу «дядя Отто болен» рабочие отключили в большей части столицы электричество, вооружились и стали блокировать город. Они хотели восстановить своё влияние в парламенте (это если совсем коротко). Действовали они плохо, неорганизованно, противоречиво и разрозненно, из-за чего не получили массовой поддержки горожан. Правительство Дольфуса очень быстро ввело в город войска, с пушками, с пулемётами, в основном из других регионов страны. И устроило бойню.

Рабочие, не будучи военными, не придумали ничего лучше, как укрыться в своих домах. А в Вене много было и есть так называемых домов-кварталов. Это цельный дом с большим внутренним двором, этакое социалистическое жильё, которое здесь стали строить раньше, чем в Москве. Рабочие обороняли эти дома, а их вместе с семьями расстреливали из пушек. Их расстреливали даже с железнодорожных платформ, которые пустили по городу. Тех, кто сдавался, вытаскивали и тоже расстреливали. Сопротивление длилось чуть больше трёх дней. Вот и вся война.

Правда, в результате той войны и победы правительства Дольфуса над социалистами Австрия очень быстро вошла в состав Третьего рейха, и австрийский мой профессор в составе вермахта брал Украину и чуть было не погиб под Сталинградом.

Все те документы и факты, которые я изучал, говорили о крайней жестокости с обеих сторон. Гордиться во всей этой истории нет возможности никому: ни рабочим, которые подняли восстание, ни военным, ни правительству. Бессмысленные действия, много подлости, много страшной глупости, но в основном – ненависть и жестокость.

Австрийцы не хотят об этом помнить, и мой профессор всё ворчал об австрийской подлости – из-за того, что они пригласили для этого спектакля русского человека, как бы расписавшись в том, что сами на эту тему говорить не хотят и не могут.

Я сделал спектакль и сыграл его восемь раз. Он был событием, о нём много писали, как возмущённо, так и восторженно… Но дело не в этом.

Главной мыслью спектакля, и я с этого спектакль начинал, было очень простое высказывание: я начинал с того, что очень жалею о том, что ознакомился с этой ужасной страницей истории прекрасного города. О том, что навсегда, на всю жизнь утратил радостную лёгкость восприятия Вены. Я говорил, как хорошо быть туристом по жизни, как приятно приехать в Вену на Рождество, попить глинтвейна на Штефансплатц, погулять, полюбоваться, прокатиться в карете и через три дня отвалить – в уверенности, что это один из лучших городов на земле.

Но как только я узнал, как по этим улицам тащили пушки, как из этих домов вытаскивали людей и тут же расстреливали, по каким домам били из короткоствольных гаубиц… Когда я знаю, что в этом доме заживо сгорели целыми семьями много людей, я уже не могу в лёгком восторге любоваться этим домом. После того как я узнал жестокую и подлую историю города Моцарта, я тут же безвозвратно утратил своё туристское к нему отношение. И жалею об этом – сказал я им со сцены.

Позавчера писал своему хорошему знакомому в Одессе. Он хороший человек, большой и очень сильный, добрый. Мы знаем друг друга больше десяти лет. Я часто им восхищался и даже не раз про него писал. Я написал ему сообщение о том, что волнуюсь, переживаю, а получил в ответ короткое послание о том, что он на Греческой, загоняет «ватников». Я не понял, что означает это слово, и он мне написал: это те, кто за Путлера (как я понял, так они называют Путина), и те, кто хочет в Расею.

Я очень удивился, и это слабо сказано. Я понял, что там творится страшное, и написал простую просьбу: «Дружище, будь осторожнее, прошу: не убей никого. Не бери грех на душу. Ты большой и сильный человек».

Спустя пару часов мы узнали о страшной беде и сгоревших людях. На мои вопросы о том, что там произошло, уже была тишина. Я волновался. На следующий день он мне прислал ссылку на украинские информисточники, где было написано, что всё в Доме профсоюзов устроили российские провокаторы, сами себя подожгли, а украинские активисты аки ангелы спасали кого могли.

Я написал товарищу, что сожалею о том, что и его руки теперь в крови. Он мне ответил самым отвратительным образом, что у меня с головой не в порядке. Я ответил, что сейчас с головой не в порядке у всех и что я не исключение. Но что у всех тех, кто своих соотечественников называет «ватниками» и «колорадскими жуками», у всех без исключения после одесских событий руки в крови и в пепле. На что он мне ответил, что это 95 % украинцев. Последнее, что я написал ему: «Тогда оставайся в большинстве. Большинство успокаивает».