Книга Записки гробокопателя - Сергей Каледин

Роман изнеможенно откинулся назад, отпустив руль, как велогонщик на финише.

— Тпру-у… Дама есть. Красивая… Длинноногая. Первый муж арап. Второй англичанин…

— Детки?

— Одно. В Кувейте. — Роман слез с тренажера, вытер локтем запотевшее седло. — Дама нуждается в помощи… Силовой.

Синяк на тахте засопел, заерзал, достал электронную записную книжку и, плохо попадая толстым пальцем, стал тыкать кнопочки.

— Давай телефон. Даму беру… Помощь окажу.

Иван на кухне ждал, пока поспеет чайник. В кастрюле кипятились белые трусы. В углу под раковиной, забитой грязной посудой, в стеклянной с одной стороны клетке маялся варан Зяма, размером с кошку. Колька сидела на корточках и дразнила маленького ящера. Варан стоял, прижавшись к стеклу чешуйчатым боком, и нервно подрагивал.

— Папа, Зяма шипит.

Варан в подтверждение ударил хвостом по стеклу. Иван вздрогнул, выключил чайник, помешал деревянной скалкой трусы, насыпал в кружку сахар и залил кипятком.

— Николай, оставь реликт в покое, — пробормотал он. — Твое дело трусы варить.

Активно педагогировать после позорной истории с наркобизнесом Иван стыдился. Помешивая в кружке сахар, он вернулся в комнату.

Роман после велозаезда полуголый лежал на тахте, обмахиваясь журналом.

— Рома… — Иван замер со своей кружкой, подыскивая сравнение. — Ты похож на немолодую бородатую лысеющую одалиску. Такую, знаешь… на любителя. С грудями… Типа — профорг борделя… Кстати, не забудь завтра же подать заяву, что права потерял. А то Синяка тормознут в Германии, проверят права на компьютере — и сидеть тебе, Ромочка, не пересидеть. А скажешь: потерял, и сидеть будет один Синяк.

— Точно, — кивнул Синяк.

Роман отложил журнал и надел рубашку.

— Иван, ты человек худой и бедный, зачем тебе «Кеттлер»? Я же, напротив, человек состоятельный и полный. Отдай его мне.

Ванька опешил, молча пожевал губами, осваивая предложенную логику, уселся за письменный стол и равнодушно произнес:

— Забирай… Вообще-то это подарок… но забирай.

Потом пригнул к столу пружинчатую шею сильной лампы, раскрыл права, выбрал тоненькую кисточку, окунул в горячий сироп, отжал волоски и тихонько потянул прозрачную паутину по фамилии «Бадрецов».

— Каждую бу-уковку надо прописывать… — сладострастно ворожил он, высунув от усердия язык. — Вот та-ак…

Синяк оторвался от кроссворда.

— Жирный, мне гараж на две персоны предлагают. Соединиться не желаешь?

— А могилы тебе на две персоны не предлагают? — усмехнулся Роман, заботливо натягивая чехол на обретенный «Кеттлер».

— Теперь подсушить… — колдовал Иван, покусывая пригнутый языком ко рту ус. Обычно, когда он творил — рисовал или сочинял стихи, то свободной рукой вязал бесконечные крохотные узелки в своей роскошной шевелюре великовозрастного инфанта, которые потом с трудом на ощупь выстригал. Иван обернулся к Синяку. — Фотографию давай.

Синяк засопел недовольно.

— Где я тебе в субботу фотку возьму?

Иван медленно поднял на него глаза, ничего не сказал, повернулся к Роману.

— Рома, будь за старшего. В метро есть моменталка. Проследи, чтоб этот придурок глазки держал открытыми.

Иваново предостережение было не случайным. Веки Синяка были татуированы со времен первой юношеской ходки двумя краткими, но емкими словами: «Не буди».

Роман послушно снялся с тахты.

— Собирайся, чучело, — ласково похлопал он Синяка по плечу.

— И купите чего-нибудь к столу, — вдогонку им крикнул Иван.

Проводив друзей, Иван принес из-под ванны, где погнилей микроклимат, две майонезные баночки с замотанными марлей горлышками. На баночках были наклеены этикетки — «муравьи голодные», «муравьи сытые». Раздвижной рамочкой он выгородил промазанного сиропом «Бадрецова Романа Львовича» со всеми прилегающими подробностями, развязал марлю на голодных муравьях, осторожно вытряхнул цепких мурашей внутрь рамочки и карандашом довыскреб особо прилипчивых.

Муравьи разбрелись по тексту. Не лесные, барственные, с тугими обливными пузиками, а крохотные, псивенькие, мелочевка насекомая. Они учуяли сахар, заерзали, выстраиваясь чередой по сладкому следу, и принялись за работу…

У Ивана оказался вынужденный перерыв. Он со вкусом потянулся, вспоминая о своей судьбе, о том, что жена пьяная в соседней комнате, что они с дочкой не жрамши с утра, и сочинил стих в одну строку, даже не один стих, несколько. «Люблю поесть. Особенно — съестное». «Нет, весь я не умру, и не просите». «О смысле жизни: никакого смысла».

Друзья принесли готовых харчей. Роман, чтобы не отвлекать Ивана, взялся сервировать пол возле тахты на газетах «Экстра-М». Синяк втихаря подсасывал джин прямо из горлышка.

Иван сосредоточенно следил за муравьями, изредка остро заточенным карандашом подгоняя нерадивых.

— Вместе с сиропом и тушь выгрызут и покакают одновременно.

Синяк, булькнув алкоголем, взроптал мокрым голосом:

— Какать, может, не надо?

— Ты чем там, чадушко, хлюпаешь? — обернулся на внеплановый бульк Иван.

— Зачем какать? — недовольно вопросил Синяк.

— Чтоб тушь не расплывалась. Не нагнетай алкоголь загодя. Жирному лучше пособи.

Синяк сделал обманчивое движение — будто с тахты, но Роман придержал его: сиди, не нужен.

Чтобы порыв не был пустопорожним, Синяк прихватил с пола лепесток ветчины.

— Рассказывай, Жирный, — приказал он. — Развлекай.

— У меня во Франции книга вышла, — начал Роман. — Летом поеду…

— Опя-ять он свое, — скорчил рожу Синяк. — Что же вы по-человечески базлать не можете, все про книги!.. Кстати, Жирный, моя крестная психиатром в отсталой школе для дураков работает. Говорит, твоя книга про меня у питомцев настольная…

— Рома, а где же фото? — раздраженным на всякий случай голосом рассеянно спросил Иван. — Фоту сделали?..

Роман протянул ему фотографию.

— Да-а… — задумчиво произнес Иван. — Такое лицо может любить только мама. Хорошо, косы не видно. Скажут, гермафродит.

— Кого? — насторожился Синяк.

Наконец муравьи закончили свою работу. Ванька загнал их в «сытую» банку. Достал батарейку «Крона». От батарейки тянулись два проводочка, оканчивающиеся обнаженными жальцами. Он легонько совокупил проводки — стрельнула искорка. Ванька снова вбил в глаз черный цилиндр и еле заметными движениями начал подковыривать искрящимися электродиками недовыеденные фрагменты текста.

— Потом проварить в щавелевой кислоте, подстарить… — бормотал он и, закончив свою ворожбу, со стоном разогнулся.