Книга Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

Нам было о чем поговорить, ибо появилась еще одна связывающая нас тема — смуглый Сильвестр, пытавшийся сделать из Саймона коммуниста; когда-то я раздавал для него рекламные листки. Он так и не получил диплома — говорил, что все упиралось в деньги, намекал на многочисленные политические командировки, но, по слухам, просто засыпался на экзаменах. Так или иначе, жил он в Нью-Йорке и работал техником в метро, где-то в районе Сорок седьмой улицы. Вынужденное пребывание в темноте наложило на него свой отпечаток: кожа приобрела землистый оттенок, щеки обвисли, а под усталыми глазами — из-за постоянного напряжения от ярких рубиновых и зеленых кнопок в подземном офисе — образовались мешки, из-за чего он еще больше походил на турка; он сидел за кульманом, копировал чертежи, а в свободное время читал памфлеты. Из Коммунистической партии его исключили, как и Фрейзера, обвинив в «инфантильном ленинизме» и «троцкистском уклоне»; странные термины, но не менее странным было его предположение, будто я их понимаю. Теперь Сильвестр состоял в другой партии, троцкистской, по-прежнему оставаясь большевиком; он объявил, что никогда не отступал от принципов, не выходил из партии и ничего не делал без разрешения партийных руководителей. Даже возвращение в Чикаго якобы для того, чтобы повидаться с отцом — стариком, которого Бабуля звала Пекарем, — было особой миссией: ему следовало вступить в контакт с Фрейзером. Я сделал вывод, что Фрейзера вербуют в новую партию. Однажды я шел позади них по Пятьдесят седьмой улице. Сильвестр тащил большой портфель, глядя снизу вверх на Фрейзера, и говорил что-то со специфической основательностью политика, а тот смотрел по сторонам и изредка окидывал его холодным, безучастным взглядом, сложив руки за спиной.

Я также видел, как Сильвестр на лестнице нашего дома стоял с Мими. Оказалось, он ее зять — точнее, был им. Ее сестра Анна, вышедшая замуж в Нью-Йорке, ушла от него и подала на развод. Мне вспомнилось, как первая жена кидала в него камни, когда он пытался поговорить с ней; вспомнилось даже место, где я об этом услышал, мрачная атмосфера Милуоки-авеню — там мы с Джимми Клейном торговали бритвенными лезвиями и стеклорезами. Сильвестр просил Мими заступиться за него перед сестрой.

— Да пошел он к черту, — сказала мне Мими с обычной для нее резкостью. — Знала бы его раньше, отговорила бы сестру выходить замуж. От него одни неприятности. Не понимаю, как сестра могла прожить с ним целых два года. Молодые девушки делают ужасные вещи. Представь, каково с ним в постели — это желтое лицо и губы… Противный лягушонок! Надеюсь, теперь в ее постели окажется молодой и сильный портовый грузчик.

Если кто-то попадал Мими на язычок, пощады ждать не приходилось; слушая Сильвестра, она представляла сестру в объятиях другого — здорового — мужика, содрогающуюся от наслаждения; на какое-то время я почувствовал к ней неприязнь за эту жестокость: Сильвестр явно видел ее отношение. А может, и не видел.

Честно говоря, Сильвестр сам виноват в своей непривлекательности. К тому же он не способен удержать своих жен и девушек.

— Слышала, что его первая была та еще дрянь. В Анне тоже есть кое-что от шлюхи. Почему их тянет к нему? Вот что интересно, — рассуждала Мими.

По ее предположению, женщины принимали его мрачность за настоящий демонизм и ожидали, что он явится к ним в огне и дыму, как и следует демону; когда же этого не произошло, они увидели обыкновенного, никудышного мужичка и забросали его камнями — в прямом и переносном смысле. Мими была жестокой и оправдывалась тем, что всегда говорила правду; нанося удары, она с лихвой получала их в ответ.

Униженный, кривоногий, с редкими волосами и больными глазами, Сильвестр, он же засекреченный чертежник и комический комиссар будущей Советской Америки, воспитывающий в себе манеры, уверенность и даже улыбку победителя, собирался взорвать старый мир на благо нового человечества. Он пытался произвести на меня впечатление знанием марксизма, пленарными заседаниями, фракционной борьбой, работами Ленина и Плеханова. А вот что у него действительно было — это мечтательный взор, устремленный в далекое будущее; трескучие фразы, которые он произносил с улыбкой; запах одеколона и тяжелые веки. Со мной он держался покровительственно и дружелюбно, поскольку чувствовал мою симпатию, хотя и не догадывался, как много я о нем знаю. Это я хранил в тайне. Во всяком случае, его недостатки не казались мне такими уж серьезными.

Мне он полностью доверял, а его обаяние могло раскрыться только в атмосфере доверия.

— Как дела, малыш? — спросил он с веселой улыбкой (мрачность и горечь быстро ее согнали), сложив ладони на границе между грудью и животом. — Какие у тебя планы? Все хорошо? Ты кто, студент? Нет. A macher[159]? Пролетарий? -

Последнее слово, несмотря на шутливый тон, он произнес с благоговением.

— Можно сказать, студент.

— Наши юноши, — отозвался он, улыбаясь еще шире. — Все, что угодно, — только не честный труд. А как поживает твой брат Саймон? Чем занимается? Однажды я чуть не привлек его к нашей деятельности. Из него получился бы хороший революционер. Откуда им браться, как не из вашей среды? Но он меня не понял. А он умен. Когда-нибудь во всем разберется.

Когда люди по прихоти судьбы слишком быстро становятся богатыми и толстыми, появляется угроза неадекватного восприятия реальности. К примеру, старости и смерти не избежать, так почему бы не прожить отпущенное время с комфортом? Но данное намерение не задерживается в нашем сознании. От этой беспокойной мысли можно найти лекарство — в силе личности, например, или в деньгах, чрезмерной щедрости, безукоризненной практичности, организаторской деятельности. Кроме этих средств есть и другие, более старые, но нельзя примерить на себя все подряд — особенно канувшее в невозвратное прошлое. Большинство людей обходятся тем, что есть, трудятся на отпущенном им жизненном пространстве, и такое упорство заслуживает награды.

Саймон сделал даже больше, чем намеревался. Меня удивило, как точно он выбрал цели и полностью выполнил запланированное. Казалось несколько непорядочным так четко просчитывать действия и вести себя с незнакомыми людьми согласно плану. Шарлотта в него влюбилась. Но это не все — они уже поженились, и, надо сказать, торопил события не только он, невеста тоже спешила — частично потому, что Саймон сидел на мели и не мог долго ухаживать. Он так и сказал ей, и все согласились, что не стоит тратить зря время. Церемония в узком кругу свершилась за городом, чтобы новость не попала в газеты, а для остальных родственников свадьбу предполагали сыграть позже. Шарлотта с матерью все организовали, и хотя Саймон платил членские взносы в дорогой клуб холостяков, жил он теперь у Магнусов, в огромной квартире на Вест-Сайд.

Саймон навестил меня после однодневного медового месяца, который тоже держали в секрете. Они ездили в Висконсин. Как я заметил, у него появилось много новых вещей — элегантный фланелевый костюм, новая зажигалка и прочие дорогие штучки в карманах.

— Магнусы души во мне не чают, — сказал он.

У обочины стоял сверкающий серый «понтиак» — Саймон показал мне его из окна; по его словам, он изучал угольный бизнес на одной из шахт Магнусов.