Книга Аромат рябины - Ольга Лазорева

Тетя Нюра посидела еще немного, прислушиваясь к прерывистому дыханию спящей, затем тихо встала и ушла. Валентин остался наедине с матерью. Душа невыносимо ныла. Он примостился возле ее ног и замер, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь найти то, что смогло бы их хоть как-то облегчить.

В этот момент в приоткрытую дверь проскользнул его любимый кот Тимур. Он сделал несколько шагов и остановился, плавно поводя хвостом из стороны в сторону и принюхиваясь. Потом кот поднял голову и уставился прямо в глаза Валентина круглыми зелеными глазами. Зрачки их мгновенно расширились.

— Тимур, — позвал Валентин, чувствуя, что кот ведет себя как-то странно и, возможно, видит его.

Но тот прижал уши к голове и угрожающе зашипел, подняв шерсть на загривке и распушив хвост. Потом стремительным длинным прыжком вылетел за дверь.

Мать очнулась и села, оглядывая комнату и машинально поправляя растрепанные волосы. Потом руки ее опустились, и из распахнутых глаз безостановочным потоком полились слезы. Валентин опустился перед ней на колени, и мысли его смешались. Он рыдал, просил прощения, умолял не горевать без него и впервые пытался сказать о своей вине. Он не знал, сколько времени так простоял, пытаясь направить мощный поток своих чувств в душу матери. Валентин видел, что мать сидит неподвижно, словно прислушиваясь; что слезы, заполняющие такие же, как и у него когда-то, серые глаза, постепенно высыхают; что взгляд становится более спокойным и осмысленным; что лицо разглаживается. Но в то же время Валентин чувствовал, что боль в ее душе остается, уплотняется и утяжеляется, а потом и стабилизируется. И он понял, что мать будет носить эту боль, как груз, от которого ей никогда не избавиться. Он разрыдался от ощущения беспомощности и непоправимости. И попытался отключиться от матери как источника боли. Ему это удалось, но его собственное страдание оказалось намного острее. Казалось, что исчезли последние преграды между его душой и болью.

Валентин не понимал, сколько он уже находится в таком состоянии. Все его чувства исчезли, осталась только боль. Ему казалось, что он распят в этой боли. Она окружает его со всех сторон, словно черная шевелящаяся масса, которая постепенно пожирает все его существо. Никакие картины ада, которыми в детстве пугала его бабушка, не могли сравниться с тем нечеловеческим ужасом, который заполнил душу Валентина. Он осознавал, что медленно, но без остановок его сущность поглощается болью и превращается в нее. Валентин пытался освободиться, очиститься, но пропадал все больше. И вот крохотной, последней оставшейся еще не замутненной частицей сознания Валентин вспомнил слова молитвы, которую в раннем детстве заучивал вместе с бабушкой.

— Отче наш! Ежи еси на небеси! Да святится имя твое… — слова летели стремительно.

Валентин прочел молитву до конца и увидел, как из тьмы к нему упала тонкая серебряная нить. Она странным образом свернулась петлей на конце. Первым движением Валентина было сунуть голову в эту петлю и получить, наконец, забвение. Но он тут же оцепенел, поняв, что он собирается совершить во второй раз. И, с усилием вытянув правую руку из боли, крепко ухватился пальцами за петлю и полетел вверх. Вынырнув на поверхность, словно из глубокого омута, он оказался залит светом и невольно зажмурился, весь дрожа. Боль свернулась клубком и затаилась внутри него. Она давила, будто тяжелый камень, но это было терпимо.

Валентин открыл глаза и увидел, что все так же стоит на коленях перед сидящей неподвижно матерью. Справа от нее светился ангел.

— Ради всего святого! — закричал Валентин. — Сделай хоть что-нибудь! Ведь ты можешь!

Ангел молчал, опустив глаза. Валентин увидел, что он закончил сматывать серебристую нить, и клубок исчез, словно растворился в сиянии, окружающем ангела.

— Я больше не могу выносить ее боль, — взмолился Валентин и примостился рядом с ангелом. — Моя душа разрушается. Я хочу сейчас только одного: ничего, понимаешь, вообще ничего не чувствовать. Помоги!

Ангел молчал. Валентин всхлипнул и отвернулся от него. Затем сделал рывок и умчался прочь из комнаты.

Он оказался во дворе. Картина была настолько привычной, что словно бы вернула его в земную жизнь. Он вырос в этом дворе и знал каждый его уголок. Вон за гаражами дерутся двое пацанов, мутузя друг друга что есть силы. А под старым раскидистым тополем на узкой лавочке сидят подростки и о чем-то перешептываются. В конце двора за деревянным столом мужики играют в домино. Молоденькие мамочки катают младенцев в колясках. Все так обыденно, знакомо и просто, словно он опять превратился в обыкновенного парня, стоящего у своего подъезда и собирающегося пойти по своим обыкновенным делам.

В этот момент мимо Валентина проскользнула, легко подскакивая и напевая, маленькая худенькая девочка в коротком белом платьице и с двумя беленькими косичками, подпрыгивающими на плечах. Но вот она остановилась, замерла, а затем невыносимо медленно повернулась и заглянула Валентину прямо в глаза огромными и странно темными на таком белом личике и при таких светлых волосах глазами. Они у нее были непроглядно черны, словно одни зрачки заполняли все их пространство. Девочка стояла неподвижно и глядела не мигая. Валентин замер. И вдруг увидел, как эту девочку избивает пьяный мужик, валит на пол и начинает пинать ногами в тяжелых тупоносых ботинках; как она убегает на четвереньках, словно маленький паучок, вываливается на улицу в ночь и метель; как она сидит, скорчившись и вжавшись между двух больших сугробов; как она дрожит от боли и ужаса и изо всех сил хочет только одного: не быть, никогда и никого больше не видеть и ничего не чувствовать; как постепенно холодеет ее тельце, а душа начинает успокаиваться и засыпать…

— Нет!!! — закричал Валентин, не в силах отвести взгляда от неподвижных глаз девочки. — Нет! Остановись!

Его пронзила новая боль, чуждая и неизвестная. Девочка моргнула, отвернулась и поскакала дальше.

— А я больше ничего не чувствую, и мне хорошо, — услышал Валентин звонкий удаляющийся голосок и застонал.

— Господи! — закричал он. — Разве бывают такие маленькие самоубийцы?!

Но ему никто не ответил, и Валентин, отойдя от подъезда, направился к старому клену, возле которого любил сидеть, когда был маленький. Он припал к нему, обхватив руками и упираясь лбом в шершавую кору ствола. На мгновение он, сам не зная как, слился с его сущностью. Валентин почувствовал, как деревенеет, как соки бегут внутри, как жучки шуршат под корой, и с радостью отдался этим ощущениям. Боль притихла. Он замер, давая душе отдых и мечтая о полном слиянии и о том, чтобы навеки остаться этим деревом.

— Это уход от правильного пути, — услышал Валентин и пришел в себя. — Разве ты — дерево?

Его боль вернулась, он застонал и отделился от клена. Рядом сиял ангел.

— Таким способом ты отдаляешь окончание своего пути, — мягко произнес ангел.

— Когда? — спросил Валентин. — Когда закончится этот кошмар? Когда?

— Когда пройдешь все, что должен.

— Пожалей хотя бы мою мать. Как она мучается! Как! Я и вообразить себе такое не мог!