Книга Ночи в цирке - Анджела Картер

– Ребята, – обратилась Лиззи к клоунам. – Пора сбросить с себя апатию. Устройте-ка нашим хозяевам представление, встряхните их так, чтобы они прислушались к голосу разума. Заставьте их улыбаться, смеяться, и тогда мы сможем с ними поговорить. Верните их к жизни, мальчики…

Возможно, она использовала не совсем удачные слова, вызвав в их памяти номер с похоронами клоуна, который им уже никогда не исполнить. Поначалу идея показалась им сомнительной, потому что главного персонажа номера, Буффо, с ними не было, из одежды осталось рванье, из музыкальных инструментов – скрипка, бубен, треугольник – и все; клоуны были явно не в форме, хотя карточные фокусы и имели у мальчишки-кострового потрясающий успех.

– Пусть это будет, – предложила Лиззи, – реквием по Буффо.

Услышав ее слова, клоуны как-то странно, мрачно и печально переглянулись, и если бы этот взгляд удалось озвучить, он снова и снова отражался бы от них, как звуки одинокого органа в огромном соборе. Когда умолк последний отголосок этого взгляда, этой безмолвной вести, этого неведомого нам торжественного заявления, старый Грок поднял треугольник и стукнул по нему, а Грик вытащил из шляпы крохотную скрипку. Не скажу, что я возрадовалась, когда они затянули похоронный марш из «Саула»; мои волосы зашевелились от предчувствия грядущей неприятности, но отступать было уже поздно. Один рыжеволосый малый, чуть поколебавшись, схватил полено и огрел им карлика. Костровой покатился по полу от хохота. Я отворила дверь, и клоуны выбрались гуськом наружу.

Разбойники к тому времени развели посреди лагеря костер и сидели вокруг него на пнях в позе роденовского «Мыслителя». Легкий снег падал на их волосы. Без своего предводителя клоуны не сразу сообразили, что им делать. Один без цели покатился кубарем, другой схватил его. Щеки атамана разбойников разошлись в подобии улыбки. Это придало клоунам уверенности; они вскочили и под все более ритмичные звуки, отбиваемые Гриком и Гроком, принялись танцевать.

Что за мелодию они наигрывали? Будь я проклята, если помню; какая-то невероятная музыка ведьмовского шабаша. А их танцы… Правильно ли называть то, что они вытворяли, словом «танец»? Ровным счетом ничего от танца, который мог бы повеселить сердце. Боже, я думала, что все мы сошли с ума.

То был танец смерти, и клоуны танцевали его в память Джорджа Баффинса, на месте которого могли оказаться сами. Они танцевали его ради всех презренных существ на земле и свидетельствовали этим танцем свое собственное падение. Они исполняли танец отщепенцев для отщепенцев же, смотревших на них в окружении мрачных деревьев в приближающейся буре. Отвергнутые всеми, эти изгои по очереди поднимали головы, смотрели и смеялись, хотя смех их был безрадостным. Смех людей, понимавших, что одержать победу над судьбой невозможно. Глядя на эти тягостные арабески проклятых и слушая смех заблудших в кругах ада, мы с Лиз взялись за руки.

Клоуны танцевали, а разбойники радостно их приветствовали. То был танец мятущегося духа их учителя, который явился со страшным ветром и пробирал смертельным холодом до мозга костей. Они танцевали вихревый распад всего, конец любви, конец надежды; их танец превращал то, что будет, в то, что уже было; они танцевали опустошение безжалостного настоящего; они танцевали загробный танец свершившегося прошлого, с которым все замирает и никуда не движется; они танцевали танец Ветхого Адама, разрушающего вселенную, потому что мы верим, что он не умирает.

Разбойники охотно подхватили дух происходящего. С криками «ура!» и «еще!» они вскочили на ноги и, стреляя из ружей, ринулись отплясывать дикий гопак. Снег падал на наши лица мокрым белым саваном, и ветер подхватывал потустороннюю музыку старых клоунов, неимоверно ее усиливая, доводя всех до помешательства. Снег все больше засыпал нас, и Самсон по одному унес нас назад в сарай, а потом своими могучими плечами подпер дверь изнутри, чтобы удержать ее под натиском бури.

Несмотря на впивающиеся в стены пули, завывающий в дырах от сучков ветер, который подхватывал угли из костра и так разбрасывал их повсюду, что мы думали, что сгорим заживо среди снега и льда, сарай устоял. Он раскачивался из стороны в сторону, но тем из нас, кто, пусть и непоследовательно, уповал на здравый смысл, было суждено избежать худшего. Беглец же, столкнувшись с таким взрывом воинствующего пессимизма, побледнел, осунулся и повторял про себя ободряющие цитаты из Кропоткина и его соратников, как другие, оказавшись в таком положении, повторяли бы молитвы.

Когда буря наконец утихла, свежевыпавший снег словно заново нас родил и утихомирил лагерную лихорадку. Повсюду валялись обрывки атласной ткани, тут же лежала скрипочка Грика с порванными струнами, но от палаток и хижин, разбойничьих ружей и самих разбойников и клоунов не осталось и следа, словно всех их разом сдуло с лица земли.

Осталась одна собачка. Порыв сильного ветра, похоже, просто швырнул бедняжку наземь. Маленький щенок-дворняга с привязанным к хвосту помпоном бегал большими кругами и скулил.

Я очень надеюсь, что атамана разбойников унесло ветром в родную деревню к соскучившейся по его рукам сохе, к изголодавшемуся по его пальцам разбухшему вымени коровы, к курам-пеструшкам, взволнованным кудахтаньем зовущим его собрать давно снесенные яйца, ко всему, что было у него раньше – к родному дому, тоску по которому он взлелеял за время своих долгих скитаний. А вот куда делись клоуны, не знаю. Возможно, присоединились к Джорджу Баффинсу в огромном небесном сумасшедшем доме.

Лиззи не выказывает ни малейшего сожаления по поводу столь быстрой развязки, невольно спровоцированной ею. Она пожимает плечами и произносит: «Ну и скатертью дорога!», после чего раздевается и напяливает на себя медвежьи шкуры, из которых ухитрилась сшить для всех что-то вроде курток и штанов. С усами, смуглым лицом и в шапке-ушанке, которую она смастерила себе, чтобы не мерзли уши. она очень похожа на медвежонка.

– Ноги в руки, – говорит она. – Прочь отсюда!

Потрепанный сарай еще держится, но ни у кого из уцелевших нет желания оставаться здесь. Мы отправляемся в путь, навстречу спасению. Чтобы не замерзнуть, облачаемся в творения скорняжной практики Лиззи и направляемся туда, где, по словам Беглеца, проходит железная дорога. Поразмыслив на досуге, он соглашается стать наглим проводником; Полковник от души наговорил ему чего-то про американский паспорт, и, судя по виду, этот молодец искренне поверил в блага, сулимые Статуей Свободы.

Остальные были потрясены случившимся, но все, до чего додумались мы с Лиз, это то, что клоуны вызвали хаос, и хаос, извечно присущий человеческим деяниям, не заставил себя ждать. Беглец, невероятно озабоченный случившимся, пытается втянуть меня в разговор о его смысле.

Не собираясь заниматься метафизикой, я говорю ему: «Милый, если бы я не сломала крыло, я бы не задумываясь улетела, прихватив всех, во Владивосток, поэтому не стоит задавать мне вопросы о том, что реально, а что – нет, потому что, подобно тупорылым утконосам, половина из тех, кому довелось меня видеть, глупо хлопает глазами и не верит, а другой половине только кажется, что она что-то видит».