Книга Невинность - Дин Кунц

Многое из вышесказанного я узнал от отца Хэнлона, когда мы сидели в подвале дома настоятеля, пока над головой трещали балки и ветер ломился в дверь, если только речь шла о ветре, а не о дьявольской руке, что-то – уже от Гвинет, позже дополнившей эту историю.

Вопросы у меня оставались, и едва ли не первым в списке стоял: «Что теперь?»

Скорее всего, эта была не последняя зима для мира, в котором мы жили, но, судя по всему, ей предстояло стать последней для жителей этого метрополиса, да и любого другого. Смертоносный вирус из Азии, распространяемый людьми и птицами, вызывал чуть ли не стопроцентную смертность зараженных им. Однако если мы действительно отличались от остальных, тогда нам не грозили болезни этого падшего мира.

– Если Гвинет и мне… и этой девочке не суждено умереть от болезни, которую выпустили из-под контроля безумцы, какое нас ждет будущее и как нам обезопасить себя? – спросил я.

Возможно, отец Хэнлон и знал ответ, но поделиться им со мной он не успел, потому что Гвинет вернулась с девочкой.

75

В свитере, джинсах и кроссовках, с пальто на руке, безымянная девочка спустилась по лестнице в подвал, улыбающаяся и в полном здравии. Ничто не говорило о том, что она несколько лет провела в коме. Ее нежная улыбка, похоже, пристыдила ветер или то, что пыталось ворваться в дом, поскольку дверь перестала дребезжать, а балки – скрипеть.

Следом за ребенком появилась и Гвинет, одетая как прежде, но уже без готического раскраса. Она не светилась, как чистяки, но тем не менее светилась, потому что никакого другого слова не подобрать для восприятия ее красоты. Кожа чистотой не уступала родниковой воде, глаза отражали чистое зимнее небо. Она была не призраком, а девушкой из плоти и крови, но все равно светилась. Из носа исчезло змеиное кольцо, с губы – красная бусина, губы из черных стали розово-красными, как некоторые сорта роз.

– Ее зовут Мориа[28], – сказала нам Гвинет.

– Как ты узнала? – спросил я.

Ответил мне ребенок:

– Я ей сказала.

– Ты помнишь, что с тобой случилось? – поинтересовался я у девочки.

– Нет, – она покачала головой. – Из прошлого ничего не помню.

– А как же ты вспомнила свое имя? – удивился я.

– Я его не вспоминала. Его прошептали мне, когда я проснулась. Шепот раздался прямо в голове: «Мориа».

Отец Хэнлон закрыл глаза, словно вид нас троих слепил его, но голос его не дрожал, когда он произнес:

– Аддисон, Гвинет и Мориа.

Гвинет подошла ко мне, встала передо мной, всмотрелась в мое лицо, затененное капюшоном.

– Социофобия, – напомнил я.

– Это не ложь. Люди действительно пугали меня, их потенциал. Моя социофобия – душевный недуг, но по выбору.

Большую часть ее восемнадцати лет и моих двадцати шести мы узнавали мир по книгам, а не по собственным впечатлениям. И, пожалуй, не следовало нам удивляться, что книги мы читали одни и те же, а теперь видели их в подвале дома настоятеля церкви Святого Себастьяна.

Развязывая тесемки под моим подбородком, она коснулась моего лица, и в моем сердце вспыхнул новый свет. Голос ее звучал нежно и любяще, когда Гвинет начала декламировать стихотворение Эдгара По, последнее из написанных им:

– Между гор и долин едет рыцарь один, никого ему в мире не надо.

– Он все едет вперед, он все песню поет, он замыслил найти Эльдорадо, – поддержал ее я.

Когда она развязала тесемки, я положил руку на капюшон, внезапно испугавшись, что она увидит мое лицо при свете. Мне с трудом верилось в рассказанное отцом Хэнлоном. Я с большей легкостью признал бы себя чудовищем, которое человек, умиравший под насыпью у дороги от удара ножа, ненавидел и боялся больше смерти.

Она перескочила с первой строфы «Эльдорадо» к четвертой, и последней:

– И ответила Тень: «Где рождается день, Лунных Гор где чуть зрима громада. Через ад, через рай, все вперед поезжай, если хочешь найти Эльдорадо»[29].

Я убрал руку с капюшона, и она скинула его с моей головы.

– Во всех смыслах ты прекрасен и останешься прекрасным навеки.

Сокрушенный чувствами, я поцеловал ее в уголок рта, где раньше висела бусина, и в нос, из которого торчало кольцо, и в глаза, которые теперь не требовалось скрывать от враждебного мира, и в лоб, за которым она жила, надеялась, мечтала, чтила Господа и любила меня.

76

Как бывало всегда, когда я только начал представлять себе наше ближайшее будущее, Гвинет уже знала, каким будет наш следующий шаг, что произойдет потом и после того. По части предусмотрительности и планирования она пошла в своего отца. Еще до того, как встретиться со мной у пруда в Береговом парке, более восьми часов тому назад, она по телефону уже договорилась о встрече в кинотеатре «Египтянин», предупредила своего опекуна о нашем приезде к нему с ребенком и намекнула, что, возможно, глубокой ночью ему потребуется выполнить свои прямые обязанности.

Я счел за честь ее желание услышать мое предложение руки и сердца, обрадовался, когда она его приняла, изумился, когда Гвинет сняла с шеи золотую цепочку, на которой висело кольцо, сделанное из гвоздя. То ли очень старого и затупившегося, то ли с острием, сточенным напильником. Сам гвоздь согнули в гладкое и идеально точное кольцо, а на головке, которая по форме напоминала оправу для бриллианта, выгравировали миниатюрную, лежащую на боку восьмерку. Символ бесконечности. Художник, Саймон, сделал это колечко для нее, поскольку верил, что она спасла его от убивающей алкогольной зависимости. В записке – вручил вместе с кольцом – предположил, что однажды она встретит человека, который полюбит ее всей душой, и если ему придется пожертвовать собой, чтобы спасти ее от смерти, он разогнет гвоздь и пронзит им свое сердце.

– Саймона отличала и мелодраматичность, не только талант, но в этом он оказался прав, – отметила она.

Отец Хэнлон только начал объяснять нам значение ритуалов, которые нам предстояло совершить, когда в доме над нами раздался страшный грохот, а потом звон разбитых стекол, словно не одно окно, а три или четыре вышибли одновременно.

Даже Гвинет, при всей ее предусмотрительности, не ожидала лобовой атаки в такой критический момент.

Отец Хэнлон с тревогой посмотрел в потолок.

– Дверь запирается из кухни, но не с этой стороны.

Я схватил хромированный стул с сиденьем из красного винила, который однажды входил в набор кухонной мебели, и поспешил к лестнице. Поднявшись по ступеням, с облегчением вздохнул, увидев, что дверь открывается ко мне, а не на кухню. Наклонил стул на задних ножках и загнал спинку под ручку двери, заблокировав ее.