Книга Темные самоцветы - Челси Куинн Ярбро

— Да. Такой слух идет. О том везде шепчутся — в Кремле, в церквах, на базарах. Но так это или нет, я лично не знаю. — Он оглянулся и прошептал: — Хотя с него конечно бы сталось.

Ракоци вновь набрал в грудь воздуха, но принужден был умолкнуть, ибо с хоров неожиданно грянуло восхваление святой Деве Марии, громкое и неослабное, словно грохот лавины.

Борис тут же замер в толпе других верующих, а когда протолкавшийся к ним молодой священник предложил ему занять более почетное место, сказал:

— Нет, это мне подобало бы за стенами храма. Там каждому надлежит помнить о своем положении, согласно воле Господа и царя. Но здесь мы все равны и стоим обнаженные, грешные, какими предстанем и на Страшном суде.

Молодой священник осенил его крестным знамением, затем, слегка помедлив, благословил Ракоци и, бормоча молитву, поспешил удалиться.

— Кроме того, здесь мы более незаметны, чем где-либо еще, — добавил Борис и умолк, ибо митрополит нараспев повел службу.

Литургия, поскольку ее служили не в пределах Кремля, была укорочена и длилась чуть более часа, после чего митрополит и другие священники принялись благословлять потянувшийся к выходу люд. Однако очередь к гробнице юродивого по-прежнему не скудела.

Борис опять остановился перед иконой Спасителя и истово перекрестился.

— Многие у нас верят, что нашествие турок побудит Христа вновь спуститься на землю, чтобы спасти всех истинных христиан, — сказал он, всматриваясь в снежную пелену за дверями. — Но я не думаю, что такое случится. Полагаю, что до второго пришествия пройдут еще годы и годы и что вовсе не происки турок будут причиной тому. А вы как считаете, Ракоци?

— Я знаю только, что мое мнение ничего не изменит, — спокойно ответил тот. — Все это из разряда фантазий, но если людям жить с ними легче, то от них нет никакого вреда. — Ему вдруг разом припомнились и соплеменники, в пору зимнего солнцестояния призывающие к себе незримых богов, и тысячные толпы недужных, осаждающие храм Имхотепа, и греческие мальчики, по локти погружающие руки в кровь жертвенных коз, и турецкие дервиши, часами кружащиеся в неистовых танцах, и мрачные доминиканцы, шагающие за Савонаролой по виа дель Баттистеро с прекраснейшими полотнами флорентийских художников, чтобы предать их огню. — Вера всегда благотворна, если ее не использовать в недобрых и суетных целях. — Произнеся это, Ракоци вышагнул за порог и вдруг услышал, как кто-то резко выкрикнул его имя.

Неподалеку от себя, между двумя высокими снежными грудами он обнаружил отца Погнера, поддерживаемого отцом Ковновским и отцом Феликено. Пальцы иезуита сжимали золотое распятие, искрящееся в сверкающем снежном тумане.

— Ты не достоин причастия, — кричал отец Погнер. — Ты не достоин быть и католиком, но отлучить тебя от Матери-Церкви я — увы! — не могу. Пока еще не могу. Однако очень надеюсь, что с концом весенней распутицы придет конец и тебе. Я снесусь с архиепископом, а тот обратится к королю Стефану. Помни, изменник, дни твоей безнаказанности сочтены! — Он подался вперед и вскинул распятие вверх.

Верующие, покидавшие храм, попятились и закрестились. Многие зароптали, ошеломленные вторжением польских католиков на освященную православную землю.

— Кликни-ка дюжину своих молодцов, — шепнул Борис своему охраннику. — Только не причиняйте этим людям вреда. Отнеситесь к ним уважительно, но немедленно уведите отсюда — иначе волнений не избежать.

— Будет исполнено, — кивнул понимающе стражник.

— Но не беги, — остерег его Годунов. — Чтобы до времени не будоражить народ. — Он отвернулся и придвинулся к Ракоци, вслушиваясь в стенания иезуита.

— Если бы я имел дозволение тех, кому служу, я тут же провозгласил бы анафему, — сипел с придыханием тот. — Пока же каждому члену миссии будет велено относиться к тебе как к уже отлученному. Им нельзя будет ни говорить, ни сноситься с тобой! Связь твоя с миссией — по крайней необходимости — будет осуществляться через посыльных!.. Чтобы ты не заразил кого-либо из нас тягой к вероотступничеству и сонмом прочих пороков!

Голос иезуита все возвышался, ибо ему приходилось перекрикивать торжественный звон многих звонниц, возвещавший Москве об окончании дневного богослужения. В этот немолчный и берущий за душу гуд не вносило разлада даже нестройное треньканье колоколов полуразвалившейся церковки Святой Варвары Великомученицы.

— Ты осквернил нашу веру! — кричал отец Погнер. — Ты обесчестил всю Польшу и предал польского короля!

— Жалко, что он не знает русского языка, — тихо заметил Борис, брезгливо кривя губы. — Польскую речь у нас мало кто понимает. Но тем не менее многие не преминут заявить, что распрекрасно все разобрали. И толкование этих воплей будет не к вашей пользе, да и не к моей.

Отец Погнер продолжал бесноваться, лицо его покраснело от холода и натуги.

— Ты по заслугам потерял все свои земли! Ты вечный предатель и вечный изгой!

Ракоци потер ладонями уши и покачал головой, словно не понимая, в чем его обвиняют.

— Ты позорище Венгрии и всех своих соплеменников! — возопил отец Погнер столь громко, что голос его сорвался и он на какое-то время вынужден был замолчать.

Что-то изменилось в глубине глаз Ракоци: там колыхнулась мгла, поглотившая их и без того темный цвет. Он вздохнул и с обманчивой медлительностью двинулся к иезуиту.

— Ракоци, — произнес Борис у него за спиной. — Оставьте. С ним разберется стража.

Ракоци лишь кивнул и продолжил движение, не обращая внимания на отца Ковновского и отца Феликено. Капюшон его все еще был откинут, хлопья снега и морось липли к темным, слегка вьющимся волосам. Дойдя до отца Погнера, он опустился на одно колено и поцеловал край полы его дождевика затем поднялся, чтобы приложиться к распятию. Если замерзший металл и обжег ему губы, он ничем этого не показал. Повернувшись к вмиг побледневшему иезуиту, Ракоци очень тихо и очень размеренно произнес:

— Запомните, все это затеяли именно вы, хотя я не раз искал пути к примирению с вами. Я никогда не позорил своих соплеменников и никогда не нарушал данных кому-либо мной обещаний. — Он снова опустился на колено и снова поцеловал полу мокрого дождевика, потом поднял голову. — Даже тех, что во многом касаются вас.

Борис стоял, с деланным равнодушием натягивая на руки рукавицы.

— Значит, у вас на Западе не принято трогать обидчиков? — пробурчал он с едва заметной усмешкой. — Или этот крикун чем-то лучше других?

— Этот крикун, как вы изволили выразиться, руководитель посольства, где я служу, — возразил Ракоци, вновь становясь с ним рядом. — По велению короля Стефана.

— Посольства? — медленно повторил Борис. — Вы служите делу, а не человеку. — Он усмехнулся, заметив в толпе стражников, пробиравшихся к группке иезуитов.

— Да, и потому не имею права все бросить, точно так же, как и вы сами не можете снять с себя обязательства, наложенные ушедшим от нас государем, хотя и не ладите с Никитой Романовым.