Книга Где-то во времени - Ричард Матесон

– О-о! – Я никогда не видел такого сияющего радостью лица. – Я чувствую себя – не могу описать словами, Ричард! Омытой любовью! – Она вдруг залилась краской смущения и счастья. – Внутри и снаружи.

Перевернувшись на спину, она с недоверчивым выражением оглядела свое тело.

– Не могу поверить, – сказала она. – Не могу поверить, что это действительно я – лежу в постели без клочка одежды, рядом с обнаженным мужчиной, которого встретила лишь вчера. Вчера! И я переполнена любовью к нему! Неужели это я? Это и вправду я – Элиза Маккенна? Или мои грезы превратились в галлюцинации?

– Это ты. – Я улыбнулся. – Ты, которая всегда ждала, но была немного скованна в своих желаниях.

– Скованна? – Она покачала головой. – Скорее заключена внутрь «железной девы». О! – Она вздрогнула и скорчила гримасу. – Какое ужасное сравнение. И все же точное.

Она с пылкостью повернулась ко мне, и мы прижались друг к другу, сплетя руки и ноги и без конца целуясь.

– Тебе нравился когда-нибудь Робинсон? – спросил я.

– Не как мужчина, – ответила она. – Пожалуй, я отношусь к нему как к отцу. Я совсем не помню своего отца – он умер, когда я была крошкой. Так что Робинсон занял в моей жизни его место. – Она издала возглас удивления. – Поразительно, что после всех долгих лет я наконец это осознала. Видишь, что ты пробуждаешь во мне?

Она одарила меня мимолетным поцелуем, как женщина, привыкшая касаться губ своего возлюбленного.

– Раньше я говорила о своей тяге к совершенству. Думаю, она была скорее основана на неудовлетворенности, чем на желании выделиться. Я никогда не испытывала истинного удовлетворения от своей работы. Ни одна вещь в жизни не приносила мне истинного удовлетворения – в этом все дело. Всегда чего-то не хватало. Как же я не понимала, что не хватало любви? Теперь это кажется таким очевидным. И я больше не ощущаю себя перфекционисткой. Все, чего мне хочется, – это холить и лелеять тебя, полностью отдать себя тебе. – Словно все еще удивляясь себе самой, она смущенно улыбнулась. – Ну так я все-таки это сделала, верно?

Я тихо засмеялся в ответ, и она снова взглянула на меня с притворной строгостью.

– Предупреждаю, мистер Кольер, – сказала она, – я весьма ревнивая особа и готова вцепиться в любую женщину, которая посмела бы бросить на вас взгляд.

Я радостно улыбнулся.

– Вцепляйся.

Она легонько провела по моим губам кончиком пальца.

– Ты любил других женщин, Ричард? Нет, – тотчас добавила она, – не говори, не хочу этого знать. Не имеет значения.

Я поцеловал кончик ее пальца, замершего на моих губах.

– Других не было, – сказал я.

– Правда?

– Правда. Ни одной. Клянусь.

– О, любимый мой, любимый. – Она прижалась щекой к моей. – Неужели такое счастье возможно?

Мы снова сжимали друг друга в объятиях, потом она немного отодвинулась и взглянула на меня сияющими глазами.

– Расскажи мне все о себе, – попросила она. – То есть то, что можешь. Хочу любить все, что любишь ты.

– Тогда люби себя, – откликнулся я.

Она поцеловала меня в губы, потом перевела взгляд на мое лицо.

– Я люблю твое лицо, – сказала она. – Твои глаза ночной птицы. Твои пепельные волосы с золотым отливом. Твой ласковый голос и ласковые руки. Твои манеры, – она подавила улыбку, – и твои привычки.

Улыбнувшись, я взъерошил ее шелковистые волосы.

– И мне нравится твоя улыбка, – продолжила она. – Словно ты улыбаешься про себя чему-то забавному. Мне обидно, что я не вижу это смешное, но все же я обожаю эту твою улыбку. – Она прижалась ко мне, поцеловала в плечо. – Назови мне еще раз имя того композитора.

– Малер.

– Я научусь любить его музыку, – сказала она.

– Это не составит труда, – пообещал я.

«И может быть, – подумал я, – когда мы вместе состаримся, я расскажу тебе, как его Девятая симфония помогла свести нас вместе».

Я взял ее лицо в ладони и посмотрел в него – ожившее лицо с фотографии, его тепло в моих ладонях. Теперь выражение его было не беспокойным, а умиротворенным.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– И я тебя люблю, – отозвалась она. – Теперь и навсегда.

– Ты так прелестна.

– Обладает тонкой, возвышенной красотой, грацией и очарованием, – произнесла она с совершенно серьезным видом.

– Что-что?

На ее лице появилась проказливая усмешка Бэбби. Едва сдерживая смех, она выдохнула:

– Конец цитаты.

Моя улыбка, должно быть, выражала смущение, потому что Элиза вдруг прижалась ко мне, осыпая поцелуями мои щеки.

– О, дразнить нехорошо, – виновато сказала она. – Не могу быть серьезной, когда меня переполняет счастье. А у тебя был такой важный вид, когда ты назвал меня прелестной. – Она проворно и нежно поцеловала меня в губы пять раз подряд. – Я могу подшучивать только над человеком, которого люблю. Никто не знает этого моего качества – я обычно держу его при себе. Разве что иногда проявляю на сцене.

– Всегда проявляешь.

Она вздохнула с наигранным раскаянием.

– Теперь мне придется играть исключительно в трагедиях, потому что в жизни израсходую все отпущенное мне счастье, и для сцены ничего не останется. – Она погладила меня по щеке. – Простишь меня, правда? Ты не против подшучивания?

– Шути сколько угодно, – отозвался я. – Я тоже могу иногда пошутить.

– Все, что захочешь, любовь моя.

И она снова прильнула ко мне.

Поцеловавшись, мы пошли на третий круг. Ее прелестное лицо запылало, а в глазах появилось безумное выражение, моментально меня возбудившее и наполнившее радостью. Я прижался губами к ее полуоткрытому рту, просунув ей в рот язык, и она задрожала, принявшись страстно его лизать своим языком, а потом захватила зубами, едва не прикусив. Через считанные секунды я снова вошел глубоко в нее, и она снова исступленно терлась об меня. Голова ее моталась из стороны в сторону, на лице было выражение полной раскрепощенности. Испытав третий по счету оргазм, она вскричала:

– Это невозможно!

Потом все было кончено, и она прильнула ко мне теплым и влажным телом. Пока она засыпала, я ощущал на своих губах ее сладкое дыхание. Я старался не засыпать, чтобы смотреть на нее, но не смог. Радостный и спокойный, я погрузился в глубокий сон.

Когда я открыл глаза, она все еще спала, правда уже не в моих объятиях. Мы лежали рядышком под простыней и одеялами. Я подумал, что она, должно быть, просыпалась и укрыла нас.

Я долго лежал на своей стороне кровати, неотрывно глядя в ее лицо. «Теперь в этой женщине заключается моя жизнь», – думал я. В качестве эксперимента я попытался вспомнить Хидден-Хиллз, Боба и Мэри, но это оказалось почти невозможным – все как будто осталось на том конце вселенной. Теперь ощущение дезориентации притупляется. Уверен, что скоро оно совсем пропадет. Мое присутствие в 1896 году напоминает проникновение чужеродной песчинки в устричную раковину. Чужак для этой эпохи, я мало-помалу покроюсь самозащитной – и поглощающей – оболочкой и постепенно окажусь внутри нее. Со временем моя песчинка обрастет этой эпохой, и я стану совершенно другим существом, позабыв свои корни и ведя жизнь человека этой эпохи.