Книга Амнезия - Сэм Тэйлор

Но сначала позволь привлечь твое слабеющее внимание, о читатель, открыв мою тайну! Меня зовут не Мартин Твейт. Вернее сказать, звали. Ивэн и Анжелина, Сара и доктор Ланарк — все они знали меня под другим именем. Мое настоящее имя Джон Прайс, и отныне я не вижу необходимости скрывать его, ибо моя история — не бульварный роман. Я смиренно предлагаю тебе правдивое и честное описание событий. Ты должен верить мне, о читатель, даже если поначалу некоторые обстоятельства этой грустной истории покажутся тебе надуманными или слишком мелодраматическими.

Третьего мая я сошел на берег в Портсмуте и без промедления отправился в Лондон. К вечеру того же дня я успел снять комнату, перенести туда вещи и изрядно проголодаться. Заказав в «Зеленом человечке» похлебку и эль и отужинав, я отправился в Мейфэр. Вечернее небо розовело в лучах закатного солнца, освещавшего надменные фасады роскошных особняков. Постепенно бледная розовость уступила место бирюзе. На небе зажигались звезды. Я подошел к дому номер двадцать один по Лафф-стрит. Стоило мне коснуться дверного молотка в виде львиной головы, как перед мысленным взором всплыло лицо Анжелины в тот день, когда она призналась мне, что дала слово другому. Сердце глухо забилось в груди. Одновременно в ушах зазвучали слова Герарда Огилви. Вспомнив о его гнусных обвинениях, я отпрянул от двери. Дом нависал надо мной, спокойный и невозмутимый, а где-то внутри этих кирпичных стен находилась она: радость моих очей, сладость моих уст. Внезапно меня охватило мрачное предчувствие, и, больше не рассуждая, я пересек улицу и юркнул в дверной проем, в котором некогда провел столько ночей, выслеживая Анжелину. Мной овладело какое-то новое чувство — спокойствие и отстраненность. Я занял позицию и приготовился наблюдать. Мысленно я пытался оправдаться перед собой: это всего лишь разумная предосторожность, ничего страшного не случится, и еще до наступления ночи мы окажемся в объятиях друг друга. О, предательская надежда! О, заслуженные подозрения!

В девять вечера она вышла из дома, и сердце мое упало. Я не мог поверить, что все это время она продолжала жить и дышать, словно меня не существовало на свете! И она ничуть не утратила своей божественной, обжигающей душу красоты! Как мне хотелось окликнуть ее, перебежать через улицу и увидеть, как на лице Анжелины удивление сменится радостью… но я не мог. Что-то внутри меня — мое темное, подозрительное, холодное «я» — удержало руку от приветственного жеста, а голос от крика. И вместо того чтобы броситься в объятия Анжелине, я начал преследование: незаметная тень, детектив, выслеживающий преступника.

Я сразу понял, что ее маршрут изменился — теперь мы направлялись не к югу, а к северо-востоку. Стало иным и ее поведение. Если раньше Анжелина шагала вперед со спокойной уверенностью лунатика, то сегодня в ее манере появилось что-то возбужденное, бодрое, радостное. Словно, сбросив оковы гипнотического сна, ее живость и темперамент вырвались наружу. Это встревожило меня, и я последовал за Анжелиной, на ходу отгоняя беспокойные мысли.

Вскоре Анжелина свернула, и мне пришлось ускорить шаг. Неожиданно я очутился во дворе, который показался мне странно знакомым. Я не мог вспомнить, бывал ли здесь раньше, но меня охватила тревога. Полная луна заливала двор жутковатым светом, напоминавшим о театральных декорациях. Анжелина остановилась у двери, отперла ее ключом, вошла внутрь и затворила дверь за собой. Терзаемый смутным предчувствием, я последовал за ней. Совпадение? Нет, невозможно. Сердце застучало как молот. Я стоял у дома, в котором некогда прожил несколько недель. В окне на третьем этаже зажегся свет, потом шторы задернули.

Стоя под окном, в котором время от времени на фоне освещенных штор мелькал ее силуэт, я разрывался надвое. Дрожащий молодой человек, из глаз которого ручьем текли слезы, постепенно уступал место холодному мистеру Хайду, выраставшему, словно злокачественная опухоль, из доброго, невинного сердца доктора Джекилла.

В глубине души этот Хайд всегда подозревал такой поворот и сейчас ощущал мрачную радость. Он отомстит. Анжелина Вьерж и Ивэн Доуз заплатят за свое предательство.

Много часов бродил я по городу, не чуя под собой ног, упрямо преследуя тень Анжелины. Вскоре от утомления лица и предметы начали расплываться перед глазами. Все мои чувства той поры слились в два образа.

Я смотрю в окно гостиной в доме двадцать один по Лафф-стрит. Я шел за ними по пятам от дома Ивэна, где любовники провели ночь. Парочка вошла в дом через парадную дверь, а я обошел его кругом и припал к окну. От моего дыхания стекло быстро запотевает. Знакомая лужайка вызывает во мне прилив слезливой ностальгии, но ему далеко до того отчаяния, с которым я вглядываюсь в знакомый диван, львиную шкуру на полу, дедушкины часы и низкий индийский столик. Рядом с камином стоит потрепанное кресло, в котором я провел столько счастливых утр: Анжелина на кухне хлопочет над чаем, мурлыча под нос модную песенку, тикают часы, пыль кружится в столбе солнечного света, а я вздыхаю и откидываюсь на спинку кресла, еще раз вспоминая блаженство прошедшей ночи и свято веря, что впереди меня ждет лишь его бесконечное повторение. Сейчас мое место у камина занимает Ивэн.

Второй образ так странен, что я не стану утверждать, будто бы все это происходило со мной в действительности. Он слишком символичен, чтобы быть правдой, но некоторые подробности на удивление ярки. Только что рассвело. Любовники вышли из квартиры и отправились к дому Анжелины. Проволокой из ершика для чистки трубки я открываю дверь и проникаю в квартиру Ивэна. Здесь тепло, и в воздухе еще висит ее запах. Скомканные простыни. Я подхожу к окну, выглядываю вниз и вижу их рядом, словно искаженный образ другого воспоминания. Как и тогда, двое рука в руке бредут в полумраке; силуэты любовников сливаются с темнотой, когда они покидают круг света, отбрасываемого фонарем. И вот под очередным фонарем она нежно кладет голову ему на плечо, а он обнимает ее рукой за талию. Не веря своим глазам, я наблюдаю за этой сценой. (Сердце Джекилла с треском разрывается. Хайд мерзко хихикает.) Вспоминает ли обо мне в этот миг Анжелина? Неужели она забыла того молодого констебля? Скорее всего, да. Анжелина уже видела первые сны, когда, возвращаясь домой, я наткнулся на знакомого полицейского и его коллегу постарше. Только я помню, как молодой констебль положил пожилому руку на плечо и сказал: «Все в порядке, сержант. Я знаю этого джентльмена. Он провожал свою невесту домой». Я один помню эту сцену, и воспоминание о ней умрет вместе со мной. (Если бы вы знали, какую горечь рождает во мне осознание этой простой истины! Даже сейчас мне тяжело смириться с ее неизбежностью.)

На следующее утро я стучусь в квартиру Ивэна, уверенный, что он до сих пор в постели. Я и сам едва не падаю с ног от усталости, но понимаю, что не смогу заснуть, пока не увижу его лица, не задам вопросов, ответы на которые и так давно знаю. Поэтому я стучу и стучу в дверь, пока Ивэн не открывает. Какая искренняя радость отражается на его лице! Ивэн не лукавит. Он рад моему возвращению. Не сразу Ивэн замечает выражение моего лица. И тогда я вижу в его глазах то, чего так жажду: вину, стыд, страх.

— Джон! Как я рад тебя видеть! Входи. Давно из Австралии? Я слыхал от бывшего коллеги, что ты уехал навсегда. Выглядишь неплохо, хотя видно, что устал. Что случилось? Заболел? Джон, почему ты так смотришь на меня?