Книга Чужая земля - Игорь Пресняков

– Детдом? – не удержался от улыбки Рябинин. – Думаю, Мишка не порадовался бы – чего-чего, а детдома он как раз и не любил.

Меллер пожал плечами:

– Кто знает? С той беспризорной поры Михаил сильно переменился, в прямом смысле слова перевоспитался.

– Прямо-таки чудеса! – развел руками Рябинин. – Хотя… – он задумался, – были в Змее еще в те годы некий вызов, смелость, жажда поступка…

Наум Оскарович осушил стакан до дна и прищелкнул языком:

– Вот мы к юбилею Героя Советского Союза Михаила Ужакина, ко дню, когда ему исполнилось бы пятьдесят лет, и сняли документальный фильм… Кстати, Андрюша, все хотел тебя спросить о Старицком…

Рябинин вздрогнул.

– …Тогда все сплетничали, будто вы вместе уехали: ты, Полина и Георгий. Как он? Наверняка уж коммерцию на сотни миллионов ведет?

– Да нет, – понурился Рябинин. – Его давно нет в живых… Мы расстались с ним в Нью-Йорке, в начале августа 1925 года. Георгию понравились Соединенные Штаты, там он и решил жить. Я писал ему на номер в отеле, потом получил новый адрес. Так мы и общались – редкими открытками три-четыре раза в год.

Андрей Николаевич вспомнил тот ясный июльский день тридцать первого года. Было утро воскресенья. Он сидел на крылечке своего дома и курил папиросу. Проходящий мимо почтальон Жослен протянул ему свежие газеты и единственное письмо.

– Из Америки! – многозначительно подняв брови, сказал почтальон.

Почерк на конверте был незнакомым, и уже это насторожило Андрея. Внутри он нашел маленький квадратик бумаги с напечатанным на машинке текстом:

Уважаемый сэр! Во исполнение распоряжения моего клиента на случай смерти, сообщаю Вам, что мистер Джордж Старк умер в г. Майами 30 июня 1931 года в результате огнестрельного ранения в голову. Адвокат конторы «Доббс, Перкинс и сын» Сэмюэль М. Доббс.

Буквы запрыгали перед глазами Рябинина, письмо выпало из рук и полетело на мостовую.

Он вдруг вспомнил день своего шестилетия, когда его пришел поздравлять Жорка. Любимый друг щеголял в зеленых панталончиках и шелковых чулках, кудрявые пряди волос были аккуратно уложены репейным маслом. «Ну же, Гошенька, подойди, поздравь Мишу!» – подтолкнул его Станислав Сергеевич, еще молодой, умиленный видом сына. Жорка приблизился к Нелюбину и, густо залившись краской, прошептал: «Дорогой Мишенька! Поздравляю тебя с праздником», – и как-то неловко, сильно стесняясь, поцеловал в щеку…

Вспомнился и мрачный, расцвеченный лишь разрывами шрапнели ноябрьский денек 1916-го. И чумазый Жорка в грязной шинели, с безмерно счастливыми глазами: «Я же говорил, что возьму позицию! Что, съел? Посмотри-ка туда… Да-да, пленные, не ошибаешься… Какая кровь, бог с тобой! Пустяки – царапина… А ведь взял я позицию, Мишка, взял!»

Рябинин с трудом встал, поднял с булыжника письмо и порвал на мелкие кусочки. «Нет и не было никакого Джорджа Старка, как писали ваши газеты – торговца оружием и отъявленного гангстера. Был и есть мой друг Жорка, поручик Старицкий…»

– Э-эй, – услышал Андрей Николаевич.

Ему в лицо участливо заглядывал Меллер.

– Извини, Наум, навалилось что-то, – смутился Рябинин.

Меллер легонько дернул его за рукав:

– Ну-ну, соберись. У меня тоже бывает… Держаться надо. Расскажи лучше о Полине, детях.

– Сын стал юристом, дочь увлеклась античностью, пишет диссертацию в университете Безансона. Жена, слава Богу, здорова.

– В Россию не собираешься? Преступлениями ты себя, как будто, не запятнал; Сталин – давно в могиле, вряд ли кто-нибудь старое помянет. Не хочешь вернуться?

Андрей Николаевич опустил голову.

– Я был в Ленинграде, – глухо отозвался он. – В прошлом году. С дружественной делегацией ветеранов движения Сопротивления (визит был приурочен к пятнадцатой годовщине Победы над Германией).

– Ну и как? – хитро прищурился Меллер.

– Навестил мать. У меня ведь, Наум, мать в Питере осталась. Года до тридцать четвертого мы свободно переписывались, потом мама попросила больше не писать. Так и жили долгих двадцать семь лет, ничего не зная друг о друге… В Ленинград я поехал со средним сыном Михаилом. Во время экскурсии по городу убежали – оторвались от сопровождающих группу «гэбистов». Разве они предполагали, что какой-то француз мог так лихо петлять по питерским дворам?

Дальше – без приключений, добрались, навестили бабушку.

– Вот так да! – подскочил Меллер. – Выходит, дождалась старушка?

– Тридцать пять лет ждала – тем и жила, – кивнул Рябинин. – Блокаду невесть как пересилила, а дождалась.

– Сколько же ей теперь?

– Незадолго до смерти восемьдесят девять исполнилось.

– Так она скончалась? – огорчился Меллер.

– Мама жила в той самой коммуналке, в той самой комнате, где я оставил ее в двадцать пятом. Поначалу она не поверила своим глазам – перед ней стояли сильно постаревший сын и внук, которому было столько же лет, как и мне в момент нашей последней встречи.

Несмотря на преклонный возраст, сильнейшую подагру и болезнь сердца, мама сохранила ясность рассудка. Она расспрашивала нас, хлопотала, дарила подарки. «Первую ночь засну спокойно», – укладываясь отдыхать, с улыбкой сказала она. На следующий день мы вернулись и застали маму мертвой. Умерла она тихо, без мучений. Вместе с соседями мы организовали похороны. На кладбище к нам подошли двое и справились о причине наших «прогулок» по Ленинграду и присутствия у могилы. Я объяснил, что исполнил просьбу моего друга – посетил его мать, которая, на несчастье, скончалась. Офицеры КГБ строго-настрого предупредили нас с Михаилом, что необходимо придерживаться программы визита, и ушли.

Меллер пожал плечами:

– Может, тебе и впрямь вернуться? Неужто не жаль, что уехал?

– Эх, Наум, жаль, да еще как жаль! – покачал головой Рябинин. – Бывали моменты, когда буквально лететь хотелось на родину, находиться в тяжелые минуты рядом с соотечественниками…

– И попасть под топор, как мы! – трагично закончил Меллер. – И главное, заметь: ничего никому мы так и не доказали. Крутили нами, вертели по своему усмотрению.

– Да, человек слаб, – вздохнул Рябинин. – Вот я предпочел заботиться о счастье любимой женщины и семьи. А кошки, кошки всю жизнь на душе скребут!

– Брось, – отмахнулся Меллер. – Все мы – русские люди, как ни крути. Вернешься. Если, конечно, веришь в свою Родину.

– Верю, Наум, верю в Россию, – задумчиво проговорил Андрей Николаевич. – Верю, что мои внуки будут жить на земле предков. Верю, что наша Родина вернется к цивилизации, к другим народам, как непременно возвращаются весной птицы. Это, дружище, закон природы.

– Посмотрим, – отозвался Меллер. – Если доживем. Нам бы самое необходимое успеть – додумать, снять, дописать…