Книга В компании куртизанок - Сара Дюнан

— А!

— О Боже!

Я даже не разбираю, кто это кричит — он или она, но крик так громок, что вот-вот проснутся все домочадцы.

— Убери нож, Бучино! Убери сейчас же. Не бойся, Витторио, он тебя не тронет.

— Не трону? Да, он хорошенький, не стану с тобой спорить. Но если ему кое-что сейчас оттяпать, то подбородок у него навсегда останется гладким.

Фьямметта подошла ко мне еще ближе.

— Почему ты так себя ведешь? — яростно шепчет она. Я трясу головой. Должно быть, она уже унюхала мой запах — от меня разит потом, словно рыбной вонью.

Она выпрямляется:

— Витторио! Тебе лучше уйти. Я сама разберусь.

— Уйти? Но я… Я не могу оставить тебя с ним. Он же… Он сумасшедший!

А-а! Да, это правда!

— Сумасше-э-эдший!

Само это слово звучит как звериный рык. О Боже, зато теперь мое уродство мне на руку — страшный карлик, от которого несет серой, выходит из тьмы, чтобы утащить грешников в преисподнюю. Трепещите, люди!

Но она не трепещет, ее так просто не напугать. Однако ей не нравится его страх, и для меня это очевидно. Кому нужен любовник-трус? Теперь я хорошо понимаю, что чувствовал когда-то мой отец.

Внизу раздаются голоса, зажигается свет. Скоро этот позор станет известен всей округе. В зале появляется Габриэлла с заспанными глазами и всклокоченными волосами, за ней — Марчелло. Потом появляется готовый к драке Мауро, уж он-то больше, чем кто-либо другой, любит помахать кулаками.

— Уходи, Витторио, — повторяет Фьямметта. — Я с ним справлюсь. Уходи…

И он наконец уходит.

— Берегись, Витторио! — кричу я ему вдогонку. — У тебя живот не только от страха прихватило! Знай: она тебя отравляет. Потчует тебя колдовскими зельями, чтобы у тебя член стоял, но когда-нибудь он отвалится и рассыплется на кусочки, как камень.

Но он уже исчез. Удачно я от него избавился! Ликование накатывает на меня, тут же превращаясь в очередной приступ боли, и я чувствую, что сейчас упаду.

— Все вы тоже идите спать!

— Вам не нужна помощь, госпожа? — слышится голос Мауро.

Старый добрый заступник! Верен до последнего.

— Нет, Мауро. Мы сами разберемся. Ступай спать. Оставь нас одних.

Он что-то ворчит напоследок, потом поворачивается и исчезает.

Фьямметта высоко поднимает свечу. Одному Богу известно, что она видит в ее пламени.

— Боже мой, что на тебя нашло, Бучино? Не понимаю, ты заболел или просто напился?

Если бы она подошла поближе, то сразу бы поняла. Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова. Мне требуются нечеловеческие усилия, чтобы удержать в руке нож. Если бы на лестнице было больше света, она сразу бы увидела, в каком я состоянии. Или ощутила бы жар, потому что если раньше я был ледяной глыбой, то теперь превратился в живой факел.

У нее дрожит голос:

— Напился! И что дальше? Возревновал. Верно? Или в чем тогда дело? В нем? Во мне? В нашем наслаждении? Неужели в этом дело, Бучино? Ты ревнуешь, потому что я счастлива, а ты — нет.

В этот миг мне кажется, что я вот-вот лишусь сознания, потому что все вокруг меня кружится и вращается.

— О Боже… Да, я права. Дело не во мне — в тебе! Это ты безумен. Погляди на себя! Когда ты в последний раз радовался жизни, а? Когда ты в последний раз веселился и хохотал от души? Наконец, когда в последний раз ты был с женщиной? От успеха ты сделался занудой. Живешь себе взаперти, сгорбившись над счетами и конторскими книгами, будто паук на своих мерзких личинках. Где же радость жизни? Боже мой, Коряга права. Это тебе, а не мне нужны любовные напитки!

Она качает головой и делает шаг вперед.

— Ты думаешь, будто я угрожаю нашему общему благополучию, а я уверяю тебя, Бучино, что ты переменился не меньше, чем я. Ты превратился в старика! И, поверь мне, в нашем деле это гораздо хуже, чем, скажем, если куртизанка превратится в обычную шлюху!

— Это не я… — пытаюсь я заговорить, но звук моего голоса слишком громко отдается у меня внутри головы.

— Не желаю этого слушать! Мне надоело твое бешенство, твое ханжество! Быть может, нам пришла пора расстаться.

— А! Если так, то я с удовольствием уйду. — И хотя каждое слово причиняет мне адскую боль, в самой этой боли я нахожу какое-то удовлетворение. — Потому что, знаешь ли, кое-кому я нужен не меньше, чем ты. Я уже завтра могу уехать отсюда с турком и нажить такое богатство, какое тебе и не снилось.

— Ну так поезжай и оставь меня в покое!

Я делаю шаг в ее сторону, но ноги не слушаются меня.

— Нет! Не подходи ко мне! — Ее голос так дрожит, что я даже не могу понять, от чего — от ярости или от страха. — Я не хочу с тобой больше спорить! Довольно! Поговорим утром.

Она поворачивается и убегает вверх по лестнице. Если бы я мог, то последовал бы за ней, только я почти не в силах двинуться. Нож выпадает у меня из руки и с грохотом падает на ступеньки. Сам не помня как, я поднимаюсь по лестнице и доползаю до своей комнаты. Но сил не остается даже на то, чтобы запереть дверь.

Я сижу за столом, передо мной лежат счеты, на которых вместо костяшек сверкающие рубины. За окном раздается громкий шум, и у меня схватывает живот от страха. Я снимаю рубиновые бусины с проволок и запихиваю их в рот, глотая одну за другой, пока не начинаю давиться.

И вдруг я уже на улице — я бегу вдоль края канала, а надо мной кружат сердитые птицы, кричащие почти человеческими голосами. Стараюсь держаться поближе к стене, чтобы они меня не заметили, но, куда бы ни глянул, я вижу собственное отражение, потому что все стены и даже тротуар у меня под ногами — все превратилось в сплошное зеркало. У меня над головой птицы крыльями подняли настоящий ветер. Большая стая чаек с пронзительными криками носится над сушей, они камнем падают вниз и яростно клюют выброшенные рыбьи головы и русалочьи хвосты, разбросанные повсюду. Одна птица намного крупнее всех остальных, это тоже чайка, но когти у нее скорее орлиные, и ее когтистые лапы величиной с вилы. Это чудовище кружит надо мной. От страха мне становится трудно дышать, а когда оно снижается, я вижу его глаза, огромные и белые, будто облатки, круглые колодцы, затянутые молочной пенкой. Чайка бросается на меня, вонзает когти мне в уши, глубоко внутрь, чтобы крепче схватить. Я кричу от страшной боли, а птица приподнимает меня за голову и, оторвавшись от земли, взмывает ввысь.

Мы парим в небе, и, взглянув вниз, я вижу, что какая-то женщина на улице смотрит на меня, только теперь глаза птицы у нее — круглые, покрытые белой пеленой, незрячие. Она смеется, и птица смеется вслед за ней. Но я плачу, и падающие слезы одна за другой превращаются в сверкающие красные рубины. Когда они падают в воду, из пучин выскакивает рыба и жадно глотает их, а мы продолжаем лететь над океаном, и птичьи когти, будто стальные шипы, впиваются в мой мозг. Мы улетели уже далеко, очень далеко, когда до меня вдруг долетает ее голос — это госпожа зовет меня…