Книга Воля под наркозом - Михаил Серегин

Тезка радушно заулыбался.

– Заходите, Лера, прошу вас. Это же в какой-то степени ваш крестник.

Едва ли Мишка понял значение слова «крестник», но против посетительницы, робко теребившей пояс халата, он не возражал.

– Здравствуйте, – обратилась к нему Лера.

Мишка счастливо улыбнулся.

– Здравствуйте, – и тут же сообщил: – Я вас не помню.

В глазах девушки мелькнуло что-то, что заставило меня встать, извиниться и тихонько выйти в коридор. Упирающегося Крутикова я уволок с собой.

– А вы и не можете меня помнить, – услышал я голос Леры. – Вы без сознания были, когда мы вас на дороге подобрали.

Последнее, что я услышал, было Мишкино:

– А что такое…

– Женщины для Колесова – лучшая психотерапия, – шипел я Колобку, волоча его по коридору. – А своим присутствием ты смущаешь хорошую девушку.

– Ну хорошо, хорошо! Да пусти ты меня! – Колобок вырвался, гневно поправил халат, пробормотал: – Пойду пока к Савельеву загляну.

– Савельев это кто? – осведомился я на всякий случай.

– Пациент, – буркнул Колобок, потом оживился. – Шубообразная шизофрения. Знаешь, любопытный случай…

Я поморщился.

– Умоляю, избавь от подробностей. Я после твоих рассказов сплю плохо. Еще подумаю, что у меня проблемы с совестью…

Крутиков хохотнул и умчался. Я не спеша направился обратно в терапию, размышляя о том, что сейчас, возможно, решается дальнейшая судьба сразу двух человек: хорошей, но несчастной девушки Леры и Мишки Колесова – человека хорошего и счастливого, но без прошлого. Он и в настоящее-то дверь едва приоткрыл. Так пусть для него настоящее начнется с любви, каждый новорожденный имеет на это право.

Мои сентиментальные рассуждения были прерваны самым неожиданным образом. Немного в стороне нянечка объясняла высокой стройной посетительнице, как пройти в психиатрическое отделение. Задумавшись о сюрпризах, которые то и дело преподносит нам жизнь, я бы, вероятнее всего, прошел мимо. Но судьбе было угодно устроить так, чтобы дорогу стройная посетительница спросила у той самой нянечки, которая однажды уже вывела меня из задумчивости, зычно призывая Тарасова вернуться за ключами. Где следует повернуть, где подняться по ступеням или каким коридором пройти короче, нянечка поясняла так громогласно, словно призывала стать свидетелями своей правоты всех, кто на данный момент находился в здании.

Мимоходом оценив по достоинству фигуру и королевскую осанку посетительницы, в следующее мгновение, забыв обо всем, я уже бросился к ней с радостным возгласом:

– Катя!

Моя королева обернулась, больше удивленная, чем обрадованная неожиданной для обоих встречей. Мне даже показалось, что на ее прекрасном лице тенью мелькнула досада.

– А я думала, ты в терапии, – вырвалось у нее. – То есть… я не ожидала тебя здесь встретить, собиралась зайти после.

– После чего?

– Представляешь, оказывается, Колесов здесь у вас, в клинике. Я как узнала, тут же примчалась его навестить.

– В самом деле? – это дурацкое восклицание можно было трактовать как угодно, но оно давало мне время переварить услышанное и собраться с мыслями. – А… я разве тебе не говорил?

Нянечка, приоткрыв от любопытства рот, старалась не упустить из нашего разговора ни словечка.

– Вы что-то хотели? – сухо поинтересовался я. – Нет? Тогда большое спасибо. Остальное я девушке объясню сам.

Катя рассеянно проводила взглядом кипевшую от негодования нянечку, вернулась к моему вопросу:

– О Колесове? Нет, ни словечка. Так ты знал? Знал и ничегошеньки мне не сказал?

Любовь любовью, но виртуозно врать я научился еще в глубоком детстве. Так просто это умение на нет не сведешь.

– Не хотел тебя расстраивать, – на меня накатило вдохновение. – Да он недавно здесь. И, ты знаешь, в ужасном состоянии. Я его едва узнал.

Катя прикрыла рот ладошкой. Хотел бы я знать, играла она или была в этот момент искренна?

– Настолько ужасном?! Я должна на него посмотреть! Мы все так переживаем!

Ага, уже появились «мы». Я поломал голову, но каких-либо более существенных выводов из «мы» сделать не смог. Но на всякий случай быстро сказал:

– Я только что там был. К нему сейчас нельзя. Никого из посетителей не допускают. Разве что меня, но ведь я сам врач.

– Да что с ним такое? Почему в психиатрическом?

Ну, знаете! Катя совершенно сбила меня с толку. Если она сейчас играла, то великолепно. На всякий случай я решил придерживаться правды.

– Как бы тебе это сказать… Только ты не расстраивайся, хорошо? – Катя в ответ только напряженно кивнула. – Он, понимаешь ли, совсем ничего не помнит и ничего не соображает.

– Совсем-совсем?

– Абсолютно, – мрачно подтвердил я.

Катя потерянно покачала головой, горько сказала:

– Но это же ужасно…

– Да, – я тяжело вздохнул, – ужасно.

Тут Катя сделала вещь, которую я от нее никак не ожидал, – она прильнула ко мне и дрогнувшим голосом пробормотала:

– Ах, Володечка, мне так страшно.

Вот тебе и стерва, редкостная и опасная. Просто испуганная девочка, которую мне тут же захотелось защитить от всех возможных и невозможных напастей. Я осторожно, как нечто хрупкое и драгоценное, прижал ее к себе, нежно погладил по спине.

– Ну чего ты испугалась, девочка моя? Ничего не бойся, я рядом. Все будет замечательно, вот увидишь. Все будет просто замечательно.

Катя мягко отстранилась, заглянула мне в глаза, с надеждой спросила:

– Ты так думаешь?

– Да, я так думаю, – ответил я твердо. Спроси она сейчас, могу ли я переставить статую Свободы поближе к ее дому, я бы, не задумываясь, ответил: «Да, я могу».

Но спросила она, к сожалению, совсем о другом.

– Давай я заеду за тобой после работы?

– Конечно, – ответил я, – заезжай.

– Ты ведь освободишься в два?

Ее теплое, нежное дыхание щекотало ухо, мир вокруг постепенно терял очертания. «Поплыл клиент, – внезапно вспомнились насмешливые слова Чехова. – Очень мне это напоминает классическую «медовую ловушку». Воображаемый полковник хитро прищурился. Я мысленно послал его к черту, он тотчас исчез, погрозив на прощание кулаком.

Запах Катиных волос вызывал легкое головокружение. Я поцеловал их, произнес:

– Да, девочка моя, я освобожусь в два.

– Тогда в два я буду ждать у ворот, хорошо?

– Это замечательно. Но лучше в начале третьего, – добавил я машинально. Какая-то извилина в моем мозгу все же продолжала свой нелегкий труд.