Книга Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - Мишель Нике

подкрадывается порою страшный враг, и под мертвящим дыханием его меркнет внезапно свет радостного озарения, и вновь сгущается тьма рассеянной было тоски. И вновь тянутся мучительные часы борьбы, и вновь поднимаются из глуби души старые, изжитые протесты против нелепых загадок жизни и старый, скептический смех над всеми ответами этим загадкам, над всеми попытками разъяснить великую тайну и осмыслить безотрадную борьбу. Отчаяние закрадывается в душу, охватывает ее могильным холодом – и все порывы ее, все грезы и чаяния сменяются одним лишь воплем о ненужности всего, кроме одного лишь покоя в небытии. И опять улавливает слух звуки жуткой, манящей песни – песни Смерти, к себе призывающей и баюкающей сознание обещанием отдыха от непосильной и неосмысленной борьбы. И кажется вновь, что нет иной разгадки загадки жизни, кроме отказа от всякого смысла, от всякого искания, от самой жизни, и покорного следования одному лишь последнему порыву – броситься в объятия Смерти…

Я не должна этого писать. Я знаю, что должна отгонять эти мысли, не давая им ни секунды задерживаться в моем сознании. Я знаю и постоянно вновь испытываю, что эти странные часы сменяются затем успокоением в радости новых, светлых озарений; знаю, что если в эти тяжелые часы все то, чему я верю, чему отдаю свою жизнь, кажется мне обманчивым миражом – то ведь потом наступает просветление, тогда именно эти периоды душевного мрака и отчаяния оказываются кошмаром, временным дурманом, навеянным злыми призраками. «Сей род изгоняется молитвою и постом»[15], и тогда душевная тьма вновь прорезается ярким лучом Солнца правды. «Дух уныния» преодолевается, сбрасывается его страшный гнет, и как свободно и радостно дышится тогда на безбрежном светлом просторе, на тех осиянных неземным светом вершинах, куда взлетает мысль, вновь окрыленная созерцанием единой, вечной Реальности!

Я знаю, что эта Реальность есть (и нет Ей иного наименования, кроме того, что Она есть: «Аз есмь Сый»[16]); знаю, что созерцание Ее дается моему сознанию в те минуты, когда помраченный дух сбрасывает с себя гнет всякой скверны и познает свою истинную сущность – отражение Единой Неизреченной Сущности. И потому не может слишком долго тянуться борьба со злыми призраками, непоколебима вера в победу над всякими наваждениями. Но часы этой борьбы бывают ужасны. Как неотразимы кажутся те доводы, которые нашептывает сама себе раздваивавшаяся душа и которые потом, в минуты отрезвления, кажутся просто глупым ребячеством и рассеиваются без следа… – до нового приступа тоски!..

Чтобы помочь себе в этой борьбе, мне хочется формулировать и записать хотя бы отрывок такого диалога души с отколовшейся от нее мрачной половиной. Боюсь, что у меня выйдет почти похоже на диалог Ивана Карамазова с чортом, ибо и здесь у меня происходит какое-то раздвоение, настолько глубокое, что порою не знаешь, где мое истинное «я». Но процесс этого распадения личности все же настолько интересен, что мне хочется его закрепить письменно для собственного моего вразумления и безо всякой оглядки на Достоевского или иные литературные образцы, ибо пишу только для себя и нарочно занесу сейчас эту попытку самоанализа в эту тетрадь, отнюдь не предназначенную для печати и вообще для чтения кого бы то ни было, кроме меня одной. Когда-нибудь эта тетрадь разделит участь многих моих рукописей, т. е. будет предана мною огню – а пока попытаюсь изобразить в ней момент диалога моей души… С кем? С другой половиной моей души? Вернее было бы сказать: духа и души, придерживаясь разделения моего «я» на тройственное начало духа, души и тела[17]. Но в данном случае это не совсем подходит, так как каждое их этих начал является сложным комплексом, взаимно охватывающим и проникающим друг в друга. В другой раз займусь этим психологическим разбором, а пока просто говорю: «я» и «не я», ибо в этом «не я» сосредоточено все то, что я в себе отвергаю, с чем борюсь, от чего хочу и должна отделиться. Итак:

III

Диалог

Я. Ты здесь? Опять пришел? Я знала, что ты придешь, я чувствовала твое приближение. Уж третий день меня что-то гнетет, все кажется бесцветным, томительным, нет покоя и радостной уверенности, что-то туманит сознание, разбивает силы – и знаю я тогда, что это ты, проклятый, опять зашевелился и скоро предстанешь в твоей мерзкой реальности. Уйди от меня! Сейчас помолюсь, и ты растаешь «яко воск от лица огня»[18].

Не я. Не храбрись, дражайшая моя половина! Нечего передо мною хорохориться! Ты отлично знала, что я приду, и пробовала молиться, и ничего у тебя не вышло. Губы шепчут машинально заученные слова, а разум тебе подсказывает, что от них столько же толку, сколько от буддийских молитвенных мельниц. Нет, милая, не отделаться тебе от меня набором слов! Да и не прогонишь меня никуда: ведь не извне я прихожу, а в тебе самой сижу, хотя ты порою точно забываешь о моем существовании. А я-то всегда тут!

Я. Да, иногда мне кажется, что тебя уже нет, что я от тебя избавилась навсегда. И как хорошо и легко тогда мне дышится… Уйди, сгинь!

Не я. Да куда я уйду, когда мы живем с тобой одною неразрывною жизнью? Ведь ты и я – одно, и мы совместно с тобою одушевляем нашего младшего брата – тело. Ему-то, бедняге, очень ужь было бы скучно без меня; с тобой просто житья ему нет. Губишь его безжалостно.

Я. Вздор, я никаких особых умерщвлений плоти сейчас не проделываю – к сожалению! Наоборот, мне приходится подчиниться такому регулярному распределению времени, которое имеет в виду именно здоровье и чуть не ублажение, до известной степени, «брата осла»[19]. Вот поэтому он иногда зазнается теперь, требует сна, утомляется… Раньше я ему воли не давала, не позволяла мне мешать…

Не я. Ага! Тут интересное признание. Итак, тебе что-то мешает наслаждаться твоими миражами? Тебе «брат-осел» досаждает, потому что регулярная жизнь более по вкусу ему, чем тебе, мятежное создание? Стало быть, тебе-то пришлось кое-что не по вкусу в твоей теперешней жизни?

Я. Неправда! Нет, я счастлива. Я достигла того, чего искала, я нашла удовлетворение…

Не я. Ой ли? Что-то не верится… Прости за откровенность, но ты, кажется, сейчас не вполне искренна… Конечно, я хочу этим сказать, что ты сама себя обманываешь, бессознательно, конечно, – я никогда не позволил бы себе заподозрить тебя в умышленной лжи… Хотя, пожалуй, тебя теперь этим не удивишь? если не ошибаюсь, тебе не всегда теперь верят на