Книга Воробей. Том 2 - Андрей Дай

тысяч! Гигантская сумма. Многие большие капиталы начинались с куда более скромных.

В общем, иллюзия легкости, с которой становятся богачами, подвигла множество помещиков продать свои поместья, и перейти в разряд рантье. Закупить пакет надежных бумаг, да и стричь купоны, получая ежегодную прибыль, палец о палец не ударяя. И вполне естественно, что решились на такое в жизни изменение те, у кого с сельским хозяйством как-то не задалось. Так себе хозяева, прямо скажем. И зачастую поместья их или долги имеют по налогам и сборам, или прямо заложены в Императорском Земельном банке. По закону же, обременения земельного надела должны иметь ту же судьбу, что и сам надел. То есть переходят «по наследству» к новому хозяину.

И такие «открытия» сплошь и рядом случались. А поделать ничего было нельзя. Закон суров, но это закон. Тем не менее, у покупателей мог оказаться хороший знакомый среди членов Госсовета. А этот орган имеет исключительное право вносить в законы империи поправки.

Однако же и продавцы не в пустоте космоса живут. У них тоже есть родственники и друзья. Поэтому ничего удивительного в том, что дело затягивалось. Была сформирована комиссия, должная всесторонне рассмотреть вопрос, и выработать рекомендации для МинЮста. И заседает эта комиссия уже не первый год.

А тут мы, такие нехорошие, взяли, да и внесли в положение о порядке оформления передачи прав собственности на крупные земельные участки требование, чтоб в пакете документов непременно присутствовали справки из казначейства и от Земельного банка. И все. Причем, наличие обременений никак на факт передачи прав собственности не влияет. Просто эти справки заранее информируют покупателя о грядущих выплатах. Все, как по мне, честно.

Оказывается — нет. Вопрос государственной важности! Рассматривается в Государственном Совете! А мы так нагло вмешались, и все испортили. Члены, может быть, рассчитывали годами мзду из заинтересованных сторон тянуть. А теперь что получается? Пришел Воробей, навел порядок, и лишил уважаемых людей дохода.

Я и оправдываться не стал. А что он мне сделает? Уволит? Так не он назначал. Потребует отменить ведомственную инструкцию? Так я отписками и уточнениями могу до морковкиного заговенья Госсовет изводить, но на своем все равно останусь.

* * *

И так мне от осознания этой своей неуязвимости хорошо стало. Покойно. Что я совершено искренне весь вечер всем улыбался. Величал, конечно. Эти все бесконечные титулования — уже привык к ним. Однажды даже подумалось, что и образ таких вот людей у меня в голове непременно связан с титулом. Не просто 'князь Константин Николаевич, а их императорское высочество, великий князь Константин Николаевич. Потому и лопотал эти никому не нужные слова быстро, привычно и с требующимся сообразно случая подобострастием.

Но сам-то, внутри, в самых глубинах самого себя, в пыльном чулане души, знал — ничего они мне не сделают, ибо мне от них ничего, по сути, и не нужно. Я и влез-то в это все только по настоятельной просьбе Никсы. Ему и ринулся помогать. Из-за него и пахал по двадцать часов в сутки. А теперь его нет. Вот уже год. А я все еще, словно по течению, плыву, барахтаюсь в этом болоте. Гребу изо всех сил, да еще и страну эту тяну за собой. И если вдруг случится так, что эти вот «их императорские» наберутся смелости меня со всех постов уволить, так я только рад буду. Выдохну, наконец, свободно.

Но, нет. Нет у них мне замены. Нет больше никого, кто станет пахать, грести и тащить. И кто точно знает, в какую сторону это все нужно делать. С теми же миноносцами так и вышло: сколько я Краббе — морскому министру об их достоинствах рассказывал, а пока адмиралы в борт торпедой не получили, не верили. Я им про экономику войны. Про то, что одна самоходная мина, даже ценой в две тысячи рублей, все равно дешевле броненосца за шесть миллионов. И что эффективнее будет выстроить сто миноносок, чем десять броненосцев. А они мне: «гордый морской обычай», «демонстрация мощи империи» и прочую чушню. Теперь-то вроде осознали, что пусть лучше наглые наглы «гордо по обычаю» тонут в своих дорогущих стальных утюгах. А флаг… А флаг все равно демонстрируется победителем.

У всех нашлись ко мне дела. Владимир, который не иначе, как его императорское высочество и великий князь, интересовался о возможности получения наличной валюты. Они, знаю, стали активно агентурную сеть в Европе развивать. А это деньги. Все как всегда: шантаж, подкуп и медовая ловушка. А на выходе — сведения чрезвычайной важности. Теперь-то, когда вся старушка Европа телеграфными линиями опутана, передать шифровку «в центр» проще пареной репы.

Константин спрашивал о распределяемых среди купцов импортеров квотах. И на хлеб и на прочее все, что только кайзеровской армии потребно. Предложил ему посоветовать подчиненным связаться с Веней Асташевым, и все разузнать в подробностях. Эти ворота всегда открыты. Отставной гусарский полковник никакого секрета не делает, и информацию готов предоставить по первому же запросу. Он, втихаря от меня, даже изобрел способ, как на чужих поставках зарабатывать. Оплата германского заказа все равно через торговый дом Лерхе производится. Вот Веня что-то там с краткосрочными кредитами мутит. Думает, я не узнаю. Наивный. На него половина его же подчиненных нам с Наденькой докладывает.

Александр собирается в конце зимы в Вену. По приглашению австрийского императора, конечно. Жомейни берет с собой. Тот все еще тешит себя надеждой предотвратить грядущую русско-турецкую войну. Ну и две центрально-европейские державы, оставшиеся вне общей кровавой свалки, всегда найдут повод о чем-нибудь поговорить. О тех же турках, например…

Самое забавное, что единственная из всех регентов, кто обеими руками голосует за войну — это Дагмар. Вроде женщина. Мать. А она везде и всюду мою идею с объявлением Болгарии этаким Дофинэ для наследника престола продвигает. Эти ее женские посиделки, сначала воспринятые в свете чуть ли не как курьез, теперь в значимую силу превращаются. Кем бы ни был вельможа, каких бы политических течений не придерживался, если супруга станет ему ежедневно капать на мозг с одной и той же мыслью, и он, в конце концов, передумает.

Князь Владимир колеблется. Это там, у себя на службе, он жесткий руководитель. А в совете регентов — пассивнее его и не найти никого. Отчего-то он решил, что ему, как директору