Книга Булгаков на пороге вечности. Мистико-эзотерическое расследование загадочной гибели Михаила Булгакова - Геннадий Александрович Смолин

понимал, что готов ухватиться за любую нелепицу, лишь бы найти хоть какое-то объяснение случившемуся.

Я не знаю, что послужило причиной этой вспышке горечи и гнева, – вероятно, чья-то черная неблагодарность или незаслуженная обида. Моей первой заботой было оценить вред, нанесенный больному ночным происшествием. Я склонился над кушеткой. Пациент мой скорчился от боли, бушевавшей в почках, печени и в кишечнике. Ноги его распухли от водянки, на лбу, предплечьях и кистях рук коркой запеклась кровь. Я велел служанке принести воды и сам смыл кровь, боясь доверить это ей в ее нынешнем состоянии. К тому времени, как я закончил, водянка распространилась уже по всему телу. Булгаков был в сознании, но не хотел или не мог отвечать на мои вопросы. Я ясно видел, что ночной припадок, какова бы ни была его причина, чуть не стоил ему жизни. Внезапно все его тело стала бить крупная дрожь. Он не узнавал меня. Весь день, невзирая на дела в больнице, я провел у его постели. Когда явились секретари, поклонники и прочие прихлебатели, я строжайшим образом предупредил их, что они могут остаться только при условии соблюдения полнейшей тишины и невмешательства в мою работу. Оробевшие и притихшие, как щенята, они беспрекословно выполняли мои указания, а я как только мог заботился о Булгакове. К полудню кожа его пожелтела – разлилась желчь. Пропульпировав почки, печень, я нашел в ней множество узелковых уплотнений. Только вечером он выговорил первое слово:

– Пить…

Когда наконец я смог расспросить его о событиях минувшей ночи, выяснилось, что Булгаков ничего не помнил. Он только жаловался на боли в животе и механически здоровался и прощался с теми, кто входил в комнату или выходил из неё. Да и в последующие дни Булгаков, бывало, часами лежал неподвижно, разглядывая свои руки.

В тот вечер я поставил своему пациенту пиявки к сосцевидным отросткам и вискам с обеих сторон и дал смесь настоя валерианы, страстоцвета и ромашки, разведенных в небольшом количестве фруктового сока и подслащенного медом. Он охотно выпил это снадобье, и, по всей видимости, оно принесло ему некоторое облегчение. Во всяком случае оно сулило забытье, которого он так жаждал. Ведь я объяснил Булгакову, что долгожданное выздоровление отступило и, чтобы вернуться на прежние позиции, необходим покой – а его-то как раз и даст это питье. Припав потрескавшимися губами к чаше, Мака долго и с наслаждением смаковал каждую каплю прохладного, сладкого напитка. Затем в изнеможении откинулся на белоснежную подушку – по моему настоянию в тот день кушетку перестилали дважды из-за неопрятного вида и того странного запаха – и закрыл глаза. Левая рука его коснулась моей. Я крепко стиснул ее, вложив в пожатие всю силу и надежду, которую хотел передать этому изможденному человеку, ставшему совсем маленьким и беспомощным.

Только через несколько минут, уже под действием успокаивающих препаратов, рука его разжалась и упала на простыню. Странное чувство испытал я тогда: словно нас – Мака и меня – с этого мгновения связали необычные и совсем уж не священные узы. Не стало писателя и врача, гения и простого смертного, страждущего и целителя. В одно мгновение исчезло все, что называется «личностью». Ни одно из общепринятых житейских правил оказалось не применимо. В этот миг существовала только встреча двух живых существ один на один – и та безвыходная пустота, которую такие встречи порождают. Что-то главное изменилось, сдвинулось, рухнуло; или, быть может, родилось. Я понял это не рассудком, не логикой, но такими глубинами своего существа, о которых и не догадывался прежде. Во внешнем же мире все оставалось без перемен: та же комната, те же люди, те же приглушенные разговоры. Вошла служанка и забрала поднос со стеклянными стаканчиками, из которых Булгаков пил лекарство. Но для двух заговорщиков – Мака и меня – время перестало существовать. И когда его ладонь выскользнула из моей, я точно знал, что принесен страшный обет, который предстоит исполнить – не важно как, когда и какой ценой.

Только сейчас, перед ликом смерти, я начинаю понимать, что это за цена.

Гомеопатия

«Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия; Я, Господь, делаю все это».

Книга пророка Исайи, 45,7.

Прошёл Новый год, январь 1940 года выдался крепкий на морозы…

За всю мою врачебную практику мне не доводилось видеть такого сильного и стремительного ухудшения здоровья. По логике событий моему пациенту с каждым днем должно было становиться лучше и лучше. На шестой день он только и говорил еле понятным языком, что нужна новая редакция его закатного романа «Мастер и Маргарита», и почти всё время, которое я был с ним, он просил сделать те или иные пометки. Теперь же, всего пару дней спустя, его состояние ухудшилось настолько, что он едва мог произнести хотя бы слово. И это – несмотря на его крепкий организм и волю к выздоровлению! Желтизна продержалась несколько дней; выделение мочи уменьшилось, а узелки на печени явственно прощупывались.

Вскоре за этим начались ночные приступы удушья, а с ними – и те странные события, о которых я вкратце расскажу.

Я решил, что лучше всего будет пригласить для консультации моего коллегу профессора Виноградова. Он приехал, и мы тотчас сошлись во мнении, что необходима серия мер.

06.02.1940. Булгакова консультировал профессор В.Н. Виноградов, личный врач И.В. Сталина. Рекомендации профессора:

1. Режим – отход ко сну в 12 часов ночи.

2. Диета – молочно-растительная.

3. Питье не более 5 стаканов в сутки.

4. Порошки папаверина и др. Зр/день.

5. (сестре) Инъекции Myol/+Spasmolg 1,0 каждого.

6. Ежедневно ножные ванны с горчицей 1 ст. л., в 10.00 часов вечера.

7. На ночь микстура с хлоралгидратом, 11 часов вечера.

8. Глазные капли утром и вечером.

Булгаков покорно согласился с назначениями профессора.

Облегчение наступило спустя какое-то время. Булгаков откинулся на подушки и расхохотался так, что мы оба вздрогнули.

– Дорогие мои! – воскликнул он. – Это победа.

Изо дня в день я занимался лечением Булгакова. Его телесные страдания достигли апогея, а настроение менялось буквально каждый час, что, безусловно, осложняло мою задачу, ибо пациент крайне редко выражал желание сотрудничать с врачом. Все остающееся время я сидел с ним в этой затхлой комнате и смотрел, что происходит. Наблюдая физическое и психическое состояние Булгакова после процедур, я убедился в существовании определенных энергетических состояний – не знаю, как их назвать поточнее. Даже сейчас, спустя много лет, я бессилен описать их медицинскими терминами. В моем пациенте словно