Книга Ангел Габриеля - Марк А. Радклифф

— Что он старался сделать? — спросила Элли.

— И когда ты собирался все рассказать?.. И почему ничего не рассказал хотя бы мне? — напустилась на Сэма Иззи.

— Лучше замолчи, — велел Сэм, который, не зная, что будет с Габом, просто решил сдержать слово, данное товарищу, надеясь, что он очнется от комы и все разъяснится.

Дейв вздохнул:

— Слушайте, последнее, что он сказал мне, это что он пойдет домой и расскажет вам всю правду. А когда он не пришел на новую работу, я подумал… в общем… «Спартак».

— Какую правду? Габ никогда не врал мне, никогда!

— Да, я знаю, — мягко произнес Дейв. — Вот почему он решил, что должен рассказать все как есть.

И Дейв рассказал Элли обо всем: о сокращении, об отчаянной попытке получить работу, — он даже упомянул, что сам потерял эту новую «работу» через две недели. И под конец смущенно пробормотал:

— Он, то есть Габ, не хотел этим заниматься, но он… он любил вас.

44

Габриель был в своей комнате, сидел на краю кровати, уставившись в пол. Даже ангелы были не в силах облегчить боль, пронзавшую его грудь и опускавшуюся к желудку, — боль, которая существует лишь для того, чтобы напоминать людям: у них есть то, что потерял он.

Возможно, со временем — кто знает, как скоро? — ему удастся забыть о множестве вопиющих несправедливостей, случившихся с ним под конец его земной жизни. Забыть о том, как его обнадежили, пообещав дать шанс, те ребята, которые должны бы держать свои обещания, однако никакого шанса он так и не получил. Забыть, как возможность, о которой он так мечтал, — возможность вернуться на землю и увидеть Элли — была предоставлена убийце, гнусному подонку. И этот гнусный подонок не просто убил его, он был в одной комнате с Элли, стоял рядом, разговаривал с ней, но даже не передал от него привет.

Как такое могло случиться? Каким образом этому гаду удалось заслужить «отгул»? Неужели отпуск на землю дается лишь профессиональным киллерам? Неужели то, как ты живешь, ничего не значит, даже если на Небесах есть Бог?

Эти мысли кружились в мозгу Габриеля, словно тонущие в водовороте котята, пытающиеся всплыть на поверхность. И все они были об Элли. Он никогда больше ее не увидит, не прикоснется к ней, не почувствует ее запах, никогда не зачнет вместе с ней ребенка. И если в том, чтобы быть мертвым, имеются какие-то преимущества, то, конечно же, они должны заключаться в том, чтобы не ощущать этой жгучей боли, однако он ощущает.

Собственно, теперь Габриель понимал, сидя на кровати в номере мотеля, расположенного прямо под Небесами, — понимал особенно ясно, что это вовсе не автобусная остановка по дороге в вечность. И не часть предложенной Богом программы модернизации, и не его шанс стать лучше. Он попал в ад и ничего не может с этим поделать. И это вовсе не прежний ад — в нем не тыкали в грешников раскаленными кочергами и не подвергали сексуальным унижениям. Это был ад совершенно особенный, глубоко личный, продуманный до мельчайших деталей. Он встал, пнул ножку кровати и чуть не взвыл от боли. Мало ему всей этой хрени, так еще и синяк? Точно, ад!

Года два или три назад они с Элли ездили на один день в Брайтон.[115]В ту пору они еще иногда шутили, что в один прекрасный день переедут сюда — со всем остальным Лондоном — и заведут настоящую семью. Они провели тот день, неспешно прогуливаясь по аллеям и сидя на пляже. Они сходили на знаменитый причал, а также побывали в пещере ужасов и прокатились на американских горках. Габриель побросал набивные мячи в жестяные корзинки (пять бросков по два фунта) и выиграл Элли паршивенькую мягкую игрушку стоимостью семьдесят пенсов. Они выпили на пляже вина, посмотрели на закат и долго шли обратно к вокзалу через весь город кружной дорогой, чтобы все время, до последней минуты, не терять из виду море.

Это был один из тех дней, которые проживаешь так же просто, как дышишь. Он не был настолько особенным, чтобы хотелось заснять его на видеокамеру: никто не носился, словно щенок, объевшийся амфетаминами, не говорил всякие глупости о счастье, жизни или любви. В такой день едва чувствуешь, как его проживаешь, — ты просто живешь. Но когда Габриель оглядывался назад, этот день казался ему своего рода эталоном. Пожалуй, это был один из последних их беззаботных дней перед тем, как на них навалилась проблема бесплодия, вскоре подавившая все остальные чувства. Возможно, в тот день на них повлиял пейзаж: закат, море, толпы улыбающихся спокойных людей, прогуливающихся в льняных одеждах, и растворенные в вечернем воздухе ароматы — соленый запах с моря и сладковатое благоухание блинчиков с причала. А может, то было ощущение сродства душ. Оно едва ли было сильнее, чем в какой-то другой день, но казалось особенно отчетливым и, если оглянуться назад, каким-то легким.

Они пришли на вокзал как раз вовремя, чтобы помахать вслед уходящему поезду. Тогда они улыбнулись и отправились пить кофе. Бывают моменты, когда совершенно не важно, опоздал ты на поезд или нет, и это был как раз тот момент. Они пили кофе и болтали о том, чем придется пожертвовать, чтобы жить рядом с морем. Работой, конечно, — дом они уже тогда могли себе позволить. Но какой смысл тревожиться о насущных проблемах, когда так хочется окунуться в мечты? А потому они, пожав плечами, отмахнулись от работы, рассуждая о том, что можно купить сезонный билет и ездить на работу в Лондон, или начать свое собственное дело, или, если вдруг повезет, найти какую-нибудь работу, от которой все отказались и на которой не нужно слишком усердно вкалывать, прямо здесь.

Посреди вокзала пели и смеялись двое молодых парней. Они были достаточно пьяны, чтобы выделываться, но не достаточно, чтобы свалиться с ног. Их развязность возрастала прямо пропорционально заблуждению, что они веселятся. Они вяло прокричали что-то вслед двум женщинам, видимо дойдя до той точки, за которой начиналась обида на весь Брайтон, что никто, кроме них, не выпил на вокзале по литру дешевого хереса.

Габриель вполглаза поглядывал на этих парней — их присутствие вызывало у него раздражение из-за их непредсказуемости. Он заметил, как через зал попытался проскользнуть худощавый, невысокий молодой человек. Кремовая майка в обтяжку, светлые джинсы: манерный, хорошенький гомосексуалист. Когда он проходил мимо пьяных, один из них восхищенно присвистнул, как это делают при виде красивой женщины, а другой засмеялся и начал изображать семенящую бабью походку, как у Джона Хамфриза.[116]

— Не пошли бы вы, — произнес молодой человек, не замедляя шага.

И они вроде бы как собирались засмеяться, — во всяком случае, семенящий парень почти засмеялся, но его приятеля понесло совсем в другом направлении.

— Что ты сказал?

— Я сказал, не пошли бы вы. Ты что, глухой, тупой или просто придурок?