Книга Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991 - Марк Эделе

являюсь инвалидом Отечественной войны…»), они подробно описывали свои увечья, обосновывая ими собственные просьбы: «Я прошу распоряжения, чтобы мне списали долги по кредиту или сделали скидку хотя бы на 50 %, так как я инвалид Отечественной войны, семья у меня нетрудоспособная». Они также упоминали о невозможности работать, общей нищете и отсутствии поддержки со стороны родственников, но важнейшим доводом все же было постоянное подчеркивание своих боевых заслуг. Просители предполагали, что сами по себе полученные на фронте ранения уже позволяют им рассчитывать на особое отношение – вне всякого сопоставления с тем, вписывается ли это в действующее законодательство: «При выполнении боевого задания получил тяжелые ранения: лишился левой руки, потерял зрение на 100 % и повредил правую руку – отсутствует один палец… Поэтому прошу отменить кредит»[947].

Ощущение «заслуженности», основанное на пролитой крови и телесных увечьях, представляло собой крайний случай выстраиваемой ветеранами связки между исполнением воинского долга и особым обращением после войны. Оно отражалось как в индивидуальных, так и в коллективных жалобах. «Мы считаем, что правительство пошло нам навстречу, приняв решение об организации подготовительных отделений [в высших учебных заведениях] не для того, чтобы это решение осталось на бумаге по вине некоторых организаций, в частности, партбюро Ленинского района, – писали авторы одной из них. – <…> Сто демобилизованных просят вас помочь продолжить учебу, прерванную для службы в армии во время Отечественной войны»[948]. В августе 1951 года Александр Т., обвиняемый в «антисоветской агитации», предстал перед Омским областным судом. Выступая в свою защиту, он упомянул о том, что является участником Великой Отечественной войны и инвалидом II группы – надеясь в этой связи на снисхождение судей[949]. Другие же воображали, что беззаветное служение родине должно быть вознаграждено упразднением колхозов («Мой муж Алексей в этой войне напрасно воевал, думал, что после войны колхозы уничтожатся, а этого не получилось»[950]) или что фронтовые подвиги позволят сохранить офицерскую должность, даже если необходимость в этом отпала («Я заслужил право на дальнейшую службу в рядах армии»[951]).

Ветераны испытывали крайнее негодование в тех случаях, когда социум, ради которого они жертвовали собой, не поддерживал их в том, что им представлялось справедливым воздаянием за понесенные лишения. Один из демобилизованных описывал, как он «с победой» вернулся в родной и разоренный город, где попытался найти себе жилье. После тщетного обхода всевозможных учреждений он, наконец, оказался на приеме у председателя облисполкома. «Погода пока хорошая, на дворе тепло, можно пожить и под открытым небом», – примерно так чиновник по-философски отреагировал на его просьбу. Раздосадованный фронтовик написал председателю Верховного Совета СССР. В своем обращении он с большевистской прямотой сформулировал притязание на особое к себе отношение: «Я, дорогой товарищ Председатель Верховного Совета, не отвечал так во время войны, и шел вперед с победой, с уверенностью в славе дорогого Сталина, и водрузил знамя победы над Берлином. В настоящий момент выходит, я не завоевал себе даже леса для постройки жилого дома, который гады сожгли. Я воин-победитель, а должен строить себе землянку и жить в земле»[952]. В другом случае отец демобилизованного солдата, который, вернувшись слишком поздно, не успел подать документы в вуз к началу учебного года, в своей жалобе высокому начальству сообщал о реакции сына на нечуткое отношение со стороны чиновников от образования: «Он говорит: я отдал четыре года за Родину, защищал Родину, я только по формальным соображениям не могу быть студентом. А другие, кто не знает фронта и труда с худшими отметками, могут быть студентами»[953]. Наконец, на тех же основаниях – «мы не за то сражались» – ветераны оспаривали и восстановление колхозного строя[954]. В 1948 году на общем собрании колхозников в одном из хозяйств Новосибирской области, созванном для обсуждения нарушений колхозного устава, некий ветеран заявил: «Я воевал. Я защищал Родину, потерял ногу. Сейчас имею лишь двух дойных коров. Я живу в тяжелых материальных условиях, имею семерых детей, а мне предлагают законтрактовать [заключить пользовательский договор с государством] вторую корову. Я считаю, это неправильно. Надо было раньше предупреждать, что нельзя держать двух коров. А сейчас я не отдам вторую корову»[955].

Словом, которое чаще всего использовалось для выражения ветеранских притязаний, стал глагол «заслуживать» («заслужить»), буквальный смысл которого в приобретении чего-то посредством служения. Типичной формулировкой было выражение «неужели я не заслужил?»: например, материальную помощь, инвалидную коляску с электроприводом, право на льготу, работу, костюм, дом, прописку, отпуск и так далее[956]. Это распространенное выражение встречалось не только в письмах с просьбами об особом отношении; оно использовалось в материалах прокуратуры, отчетах государственных служб о настроениях населения, а также в бытовых обсуждениях невзгод послевоенного быта. «Служили, служили и дослужились до хорошей жизни, что с голоду умираю, – говорил ветеран, позже привлеченный к уголовной ответственности за антисоветскую агитацию. – При нашей Советской власти хорошей жизни не будет и ждать ее нечего»[957]. Другой фронтовик, согласно показаниям свидетеля, в следующих выражениях высказывал недовольство общественной системой, не выполняющей свои обязательства перед ветеранами: «Он сказал, что не голосовал и не пойдет голосовать, стал высказывать свои обиды, сказал, что он служил, а теперь его даже не прописывают, незаконно осудили, … что теперь в случае войны он оружие повернет не на врага, а в обратную сторону»[958]. Наконец, еще один ветеран в 1951 году раздраженно жаловался: «После войны нам обещали хорошую жизнь, а на деле увеличили налоги, и жизнь становится все хуже и хуже, и за что воевали – сами не знаем»[959]. Сталкиваясь с тяготами послевоенных будней, ветераны зачастую чувствовали себя грубо обманутыми: «[Когда мы выпивали на квартире у Д., Нестор Иванович сказал мне: ] „Вот, видишь, у тебя за советскую власть на фронте три сына погибли, а тебе советская власть за них ничего не платит, а разве это справедливо?“. [Потом он обратился к двум другим ветеранам, находящимся в комнате: ] „Вот, мы воевали за советскую власть, чтобы легче жить было и меньше платить налогов, а получилось наоборот, сейчас крестьяне налоги платят больше, чем раньше“»[960].

В 1946 году директор регионального универмага, по сообщениям очевидцев, говорил: «Жизнь-то краше становится, веселее. На шестьдесят рублей зарплату увеличили, а шестьсот – отняли. Довоевались, победители. В Китае воюй, Болгарию, Югославию и Финляндию корми, а сам с голоду подыхай». В свою очередь, секретарь парткома крупного рыбозавода неосторожно поделился с кем-то следующей репликой: «Теперь что же, мы выжили. Это то, что называется заботой