Книга Месопотамия - Сергей Викторович Жадан

словно войны,

такие готовят бунты, такие нарушают контракты,

такие синие деревья, такие зелёные планеты,

такие холмистые долины, такая светлая темень,

что даже когда тебя нет, я знаю, где ты,

и чем ты занимаешься в это время,

знаю, чего ты боишься зимними вечерами,

о чем вспоминаешь с улыбкой, о чём с печалью,

что видишь, идя ночными дворами,

что слышишь за каждым голосом, всплеском, звучанием,

что чувствуешь, подходя к этому дому,

что находишь в его глухих коридорах,

из-за чего волнуешься перед дверью знакомой,

вздрагивая от каждого внезапного шороха,

как жалеешь, что он до сих пор ждёт тебя, ловя улицы отголоски,

как радуешься, что остаток ночи пройдет в безмолвии.

Птицы в небе похожи на гребни в тугих причёсках.

А снега под ногами похожи на узоры, что мечут молнии.

* * *

Я говорю: что с того, что опять ничего не ясно?

Что с того, что приходится начинать всё заново?

Любые двери ведут куда-то, где солнечно и опасно,

и любая душа, обживая тело, ищет того же самого.

Из каждого сердца растут водоросли и розы.

У каждого воздуха – свои радиопередачи.

И что с того, что теперь можно верить любым прогнозам?

Что с того, что навык разговора об этом навек утрачен?

Я ведь уже проходил эти сумерки цвета усталости,

я знаю, как бороться с травмами и сигналами боли.

Но даже и после этого у меня столько любви осталось,

что я мог бы остановить чуму одной только силой воли.

Я ведь знаю, как в женском голосе пламя стихает молча.

Я сам носил этот яд в карманах своих тяжелых.

Но даже теперь во мне еще столько нежности, злости, горечи,

что я мог бы поднимать из могил повешенных и прокажённых.

Чтобы они шли за мной золотыми ночами –

беззаботные клоуны, авторы книг о счастливом быте.

Поэтому что с того, что ты не знаешь, с чего начать нам?

И что с того, что у нас с тобой ничего не выйдет?

А она меня слушает, покачиваясь чуть заметно.

Выходит куда-то, потом возвращается снова.

Во всём со мной соглашаясь, молчит, не даёт ответа.

Улыбается, не веря ни одному моему слову.

* * *

Пусть никогда не простудится твое нежное горло,

не оборвётся ни разу твое ночное пение.

Дьявол будет стоять над тобой с медным солдатским горном,

отгоняя от изголовья приливы тоски и сомнений.

Пусть никогда не исчезнет запах ветра из твоих блузок,

пусть из твоих волос не выветривается он с горя.

Я войду в шёпот сирен, как в сумеречную музыку,

различая твое дыхание в их слаженном сладком хоре.

Я буду есть горький хлеб на пересылочном пункте,

буду спать с черными беженками в спортивных залах,

в сухом воздухе и перезрелом грунте

находя, как свидетельство, твой полуночный запах.

Я совершу отпевание по этой стране пропащей,

которая распадается от яда в собственных венах,

прохожим об их грехах стану я говорить всё чаще

и вгрызаться в вечерний свет, что дневному идёт на смену.

Солнце всегда встаёт на востоке, за спальным районом,

и своя причина найдётся у каждой отдельной печали.

Но не будет нигде такой тишины, как над твоим балконом,

и не будет такого месяца, как за твоими плечами.

Пусть же чьей-то заботы вино одолеет твою простуду,

пусть наполняет речь твою нежностью и спасением:

дети поймут, что такое любовь, когда изучать её будут –

простую, необъяснимую, мартовскую, осеннюю.

* * *

Что ты вспомнишь об этих незапамятных временах?

Ведь память развеет все голоса на десяти ветрах,

ведь память не помнит имён, названий, лиц, городов и трасс,

но ты всё равно вспоминай, вспоминай о каждом из нас.

Вспоминай о том, как мы любовались твоим лицом,

даже если тебе не нравилось это – вспомни в конце концов,

даже если не верила ты, что мы тяжело больны,

даже если считала, что в нас не будет ни размаха, ни глубины,

даже если ты больше не вспомнишь наших простых имен,

и если тебя всегда раздражала расцветка наших знамён,

биографии наших святых,

гласные в наших словах,

количество книг, вина и оружия в наших домах.

Вспоминай наши письма из дальних стран, открыток цветной скулёж,

вспоминай, сколько нас погибло, продалось ни за грош,

вспоминай, сколько нас сломалось,

скольких уже не вернуть,

вспоминай, хотя б между прочим,

хотя бы кого-нибудь.

Вспоминай, как каждое слово твое жадно ловили мы,

наши проигранные удачи, наш свет на пороге тьмы,

нашу верность, нашу отвагу, страхи, бьющие нам под дых,

носи при себе нашу любовь, как ворох грехов былых.

Без тебя ничего не будет, и нет здесь пути назад.

Наши сердца, как подводные мины, в глубокой воде стоят.

Вспоминай о любом побеге, вспоминай о любой из атак –

сколько сможешь, хотя бы до смерти, хотя бы так.

* * *

И тогда она говорит:

я знаю, чем всё это кончится:

тем, что всё, наконец, закончится. И всё это так же верно,

как то, что я буду страдать, а ты отлавливать новых покойников,

отпуская тех, что попались первыми.

Но я ей говорю:

страдать уже больше не нужно.

Никому никогда страдать уже больше не нужно.

Иначе зачем тогда существует вся эта наша поэзия,

зачем открываются шлюзы и шахты в воздухе этом душном?