Книга Магия - не для оборотней. Часть 3 - Андрей Анатольевич Федин

меня, в попытке спасти свою жизнь. Зря я активировал на себя защитный купол.

* * *

В свою комнату в Вульфгарде я вернулся ненадолго — лишь для того, чтобы сразу же шагнуть в другой портал.

Глава 72

Алхимические фонари в храме давно погасли — они не горели уже при моём прошлом появлении здесь. С Храмовой площади в зал с алтарями через притвор почти не поступал дневной свет. Единственным источниками света внутри храма всех богов оставались огнедухи. Их сегодня тут скопилось непривычно много. Саламандры и раньше в Селене встречались чаще прочих духов-пришельцев из иного мира. Но ещё там, рядом с порталом в Имперском саду, я отметил, что из огня состоял сейчас едва ли не каждый третий сгусток, паривший в воздухе бывшей имперской столицы.

В городе, за этими стенами, пахло иначе. Но в храме запах разложения ощущался не столь сильно, как за его пределами. Тут помогали духи: их запахи затмевали прочие. Да и сказалось то, что я убрал мёртвые тела из этого зала ещё при прошлых посещениях — сложил их рядом со ступенями. Мертвецы в Селене встречались теперь повсюду. И стали для меня привычным зрелищем. Но я не желал их видеть рядом с алтарями богов. Да и надоело мне заглядывать в лица всем, кто встретил смерть в этом зале — ведь поступал так всякий раз, когда приходил сюда в поисках своей подруги.

Стараясь не шуметь, я направился к алтарю богини любви. Уже не первый десяток дней шорохи моих шагов оставались единственным звуком, раздававшимся в этом зале. Духи парили в воздухе беззвучно. Толстые стены полностью заглушали и редкие завывания ветра на площади, и шелест листвы деревьев около храма. Я уже давно не слышал в Селене пения птиц, стрекотания насекомых, лая собак и ржания лошадей. А вот мой голос в городе иногда звучал: я изредка разговаривал сам с собой, нарушая царившую в бывшей имперской столице тишину. Но в этом храме я не говорил с того дня, когда впервые явился сюда в поисках Тильи.

Остановился рядом с алтарным камнем. Уже по привычке коснулся рукой знакомой щербинки на его краю, словно вновь хотел убедиться, что та мне не привиделась. Посмотрел на кучку зелёных листьев, что лежали на его поверхности. Я не однажды убирал их отсюда, но к моему следующему визиту на алтаре появлялись новые — всегда свежие, точно лишь пару тактов назад сорванные с дерева. Липа — любимое дерево Сионоры. Её ветви и листва никогда не засыхали рядом с алтарём богини любви. Мой народ верил, что освящённые на алтарном камне Сионоры листья липы привлекали удачу.

В этот раз я не коснулся листьев: пришёл сюда не ради них. Саламандры обходили меня стороной, создавая вокруг меня островок мрака. Уже привык к подобному поведению духов. Я посмотрел на прятавшуюся в тени статую Сионоры — на выточенное из камня лицо богини. Призвал огонь, подвесил похожий на маленького саламандра сгусток пламени над своей головой. Вставленные в каменные глазницы скульптуры камни словно ожили: засверкали, отражая многочисленными гранями свет моего огненного шара. Мне почудилось, что статуя ожила, что богиня смотрит на меня — так же, как и я в своем сне смотрел через эти камни-глаза на Тилью.

— Где она? — спросил я. — Где Тилья?

Прикоснулся к отметке на своей шее.

— Я знаю: ты меня слышишь, — сказал я. — Не сомневаюсь, что ты следила за мной. Давно — с того самого дня, как стала моей покровительницей. А может и всегда. Мама говорила, что ты любишь наш народ и заботишься о нас. Потому ты и показала мне тот сон? Хотела рассказать, что здесь случилось? Я правильно тебя понял? Так помоги же теперь найти Тилью. Ты видела, что я ищу её. Но почему-то не хочешь мне помочь. Или я в чём-то провинился перед тобой?

Огонь над моей головой дёрнулся, будто рядом кто-то приоткрыл окно. Я не почувствовал движение воздуха, но тени на лице каменной Сионры дрогнули. Поверхность камня словно на мгновение пришла в движение. А богиня точно на короткое время ожила. Мне показалось, что губы у статуи изогнулись в ухмылке. А в её блестящих глазах привиделось лукавство.

— Ведь это был не просто сон! — сказал я. — Знаю: она действительно сюда приходила. Теперь я в этом не сомневаюсь. Стояла там же, где теперь стою я. Возносила тебе молитвы. Бросила пожертвования на твой алтарь — золото и волосы. Благодарила тебя. И видел её здесь не только я. Ведь так? Твой менестрель в балладе пересказал молитвы моей подруги едва ли не слово в слово.

Я говорил громко. Не таился. Да и не понимал, кого мне было опасаться в этом обезлюдевшем городе — здесь даже духи обходили меня стороной. Не смутился и от того, что звуки моего голоса эхом отражались от стен и сводов храма. Сверлил взглядом лицо статуи. Смотрел на то, как едва заметно вздрагивали отражения пламени в гранях зрачков-камней. Тени по-прежнему кривили каменные губы в ухмылке.

— Сомневаюсь, что те слова песни он придумал сам, — сказал я. — Уверен: менестрель их действительно слышал. Так же, как и я — во сне. Он видел, как моя подруга молилась здесь, перед твоей статуей. Как она благодарила тебя за любовь, за заботу обо мне, за то, что ты есть. Ты показала Тилью и ему. Я прав? Иначе он не смог бы вставить её слова в свою песню. Но что ещё ты ему рассказала? Почему в его песне и Зверь, и Колдунья умерли?

Я шагнул к статуе. Шар огня приблизился к каменной Сионоре вслед за мной, разогнал тени. Иллюзия эмоций исчезла с лица богини. Я протянул руку, прикоснулся к камню. На улицах города солнечные лучи давно бы уже нагрели его. Но здесь, в храме, его поверхность оставалась холодной — как кожа Тильи тогда…

Сионора не отвечала. А я не понимал, как ещё могу привлечь её внимание: слова не помогали. И вдруг понял, что шепчу ту самую молитву, что не однажды слышал от Тильи.

— … Обрати на меня свой взор, милостивая Госпожа, — повторял я. — Узри своего раба со склонённой пред твоим алтарём головой, с преклонёнными коленами, с униженной мольбой и просьбой. Не обдели меня своим вниманием, великодушием и благословлением. Услышь стоны моего сердца и плачь моей души.