Книга Ссыльный № 33 - Николай Николаевич Арденс

бесконечная досада, что так скоро прерывается столь рассудительная и дружественная беседа двух приятелей, но он не мог задерживать долее Ивана Петровича, так как и сам чрезвычайно торопился. Протоиерей так же бессмысленно и мешковато, как и сидел, попрощался вслед за Иваном Петровичем и, буркнув что-то весьма нравственное, уплыл мимо ливрейных лакеев.

Леонтий Васильевич был в приподнятом состоянии. Душа вздрагивала. Он засуетился, быстро зашагал в спальню, потом столь же быстро вернулся в кабинет, подошел к зеркалу и продолжительно закручивал усы и оправлял сюртук. Леонтий Васильевич любил одеваться с изяществом и мылся уж непременно заграничными патентованными водами. Это было вполне необходимо, если принять в расчет его чрезвычайное пристрастие к женскому роду и тонким светским развлечениям: он любил парады, балы, маскированные вечера, театры, но более всего его пленяли столичные мельпомены; на них была сосредоточена без остатка его усердная и разорительная страсть.

В тот вечер, когда, к общей досаде, прервалась столь чувствительная беседа по поводу России-матушки, Леонтий Васильевич торопился в некий отдаленный загородный игорный дом, в коем он считался высшим покровителем (впрочем, весьма инкогнито, так, что об этом важном обстоятельстве знали лишь немногие завсегдатаи дома, лица с высоким положением). Леонтий Васильевич избрал этот дом с целью устройства в нем чрезвычайно секретных встреч и времяпровождения. В кабинет Леонтия Васильевича даже был устроен в этом доме особый вход, со специально приставленным лакеем, человеком весьма известным III отделению.

Не успел Леонтий Васильевич и взойти по лестнице в свою половину дома, как лакей доложил, что его уже ждет важная посетительница. Леонтий Васильевич сбросил шинель и прошел в ковровую комнату с пышной мебелью и золотыми багетами. Навстречу ему бросилась, дребезжа смехом, крепко набеленная и нарумяненная, вся в шелках, Анна Авдеевна.

Леонтий Васильевич столь же расторопно поймал ее за руку, которую и поцеловал трижды самым нежнейшим образом, а на четвертый раз уж в локоток с шуршащим шелком, прямо в тепленькие складочки.

Анна Авдеевна, легко и вздрагивая, как полевая былинка, пошла с ним в дальние комнаты, оглашая их резвым и кувыркающимся смехом…

Впрочем, Анна Авдеевна была преобаятельнейшая женщина.

Козыри в руках Ивана Петровича

Воротившись домой, Иван Петрович узнал от лакея, что его дожидается неизвестный, но весьма чиновно одетый человек, еще молодых лет, и в ожидании находится в прихожей, у лестницы с черного хода.

— Осмелюсь… с докладом… — робким голоском заговорил столь поздний посетитель, входя в кабинет к Ивану Петровичу и увидя его уже сидящим за столом.

— Так, так… Господин Антонелли? — Иван Петрович привстал и протянул свою длинную руку. — Чем пришли порадовать? Прошу.

Петр Дмитрич медленно и осторожно сел. Глаза его пламенели мигающими огоньками, а губы робко заулыбались.

— Весьма польщен доверием вашим и высоким начальственным расположением, — заговорил он, подбрасывая взгляды к потолку и тем приводя Ивана Петровича в некое беспокойство. — Прежде чем начинать игру, я по своему правилу и обыкновению пристальнейшим образом изучил карты. Потому — как же вы будете играть, не зная, чем вы обладаете? Не видя, что у вас в руках и что в руках прочих игроков? Руки-то у меня уж такие, что к ним козыри так и липнут-то… хи-хи…

— Драгоценнейшее качество, любезный молодой человек. Драгоценнейшее, — закряхтел Иван Петрович, смеясь в дырявые зубы и выказывая свое поощрение расторопности Петра Дмитрича.

Петр Дмитрич, сперва немного оробевший, тут вдруг оживился и даже запрыгал в кресле, еще пуще прежнего закатывая глаза кверху, так что Иван Петрович уже не на шутку обсмотрел весь потолок, от одного края до другого, причем, кроме нескольких прошлогодних мух, ничего примечательного не обнаружил.

— Продолжайте, продолжайте, молодой человек! — одобрительно добавил он, набивая желтыми руками трубку.

— Чрезвычайно осторожно, соразмеряя каждый шаг, бодрствуя, осмелюсь доложить, по ночам, проникал я в тьму, чтоб остановить заблудших людей у края гибели и поразить тлетворный дух. Сперва я слышал много голосов, видел много лиц, но не постигал всех тонкостей преступного сообщества. Я зашел спереди, так сказать, но тут-то было все весьма благонамеренно и открыто. Тогда я кинулся на черный ход, догадавшись, что тлетворный дух выбирает себе самые что ни на есть потайные дорожки, обходя парадные подъезды, и пробирается не в денное время, а по ночам, боясь и смотреть даже людям в глаза. Это было исполнено все в строгости и вполне согласно вашему плану. Ваш-то план у меня весь до последней черточки записан вот тут-с, — при этом Петр Дмитрич провел пухленькой рукой по груди. — План был исполнен величайшей мудрости и предвидения. Направлен в самую середину, можно сказать, и имел целью раздавить тлетворное начало до основания. И как было вами положено-с, так оно и свершилось. Фатум! И ничего более! Короче сказать, игра окончена, и все козыри в руках… вот тут-с, — и Петр Дмитрич повертел руками свернутую в трубку длинную бумагу, хранившую в себе список преступных фамилий, зараженных тлетворным духом…

Иван Петрович длинными пальцами стал перелистывать широкие страницы предательских записей, жадно схватывая свежезанесенные на бумагу имена, отчества и фамилии, адреса, места и дни встреч и собраний, предметы обсуждений и бесед и прочие подробности, пойманные на лету, в случайных разговорах, подслушанные через дверь и подсмотренные через темное окошко или из-за угла.

— Любопытно! Любопытно-с! — приговаривал как бы про себя Иван Петрович, погрузившись в чтение и выискивая нити преступлений. В голосе его слышалось торжество и почти ликование по поводу того, что все замыслы заговорщиков были уже раскрыты и уличены. — Ястржембский… учитель кадетского корпуса, Технологического института и Корпуса путей сообщения… ишь ты! Вот куда проникли идеи! Ну конечно, даже особу императора не пощадил… публично именовал «богдыханом»… дерзость неслыханная! — скороговоркой перебирал Иван Петрович. — Толль… тоже учитель… и тоже атеист и богохульник… так, так… Кашкин и Баласогло… оба из Азиатского департамента… А этот в правительственном Сенате — Головинский, а этот — литератор, господин Дуров… что-то слыхал, слыхал о нем. Ну, а тут пошли уже офицеры… нечего сказать… похвально-с: Кузьмин, один и другой, Кропотов, Львов, Григорьев (из Конногвардейского полка! Вот даже откуда-с). Пальм (тоже из лейб-гвардии!), Момбелли (тоже из лейб-гвардии!)… Ахшарумов… из института восточных языков… Десбут один и другой… снова Азиатский департамент… А вот кто-то из канцелярии по кредитной части… коллежские асессоры, секретари… чиновники особых поручений… художник… учитель… литератор Достоевский… ах, это тот самый, что в «Отечественных записках»? Так, так… Спешнев — помещик из Курской губернии… туда же и помещик, поспешил на помощь благодетелям рода человеческого… и все концы сходятся у неудачного дворянина Петрашевского… фурьериста. Любопытно! Любопытно!

— Осмелюсь