Книга Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Бэнович Аксенов

она вызвала сильные религиозные переживания у части современников. Революционно настроенные обыватели не только молились и крестились на улицах, но и целовались, вкладывая в поцелуй сакральный смысл. Е. Зозуля, как и многие до определенного времени не веривший в революцию, уверовал в нее вместе с услышанной на улице молитвой:

Не помню, в какой день я поверил в революцию. Помню только, что это было около двенадцати часов ночи. На Невском проспекте, перед Знаменской церковью, стояла огромная толпа – вся, как один человек, на коленях – и пела «Отче наш». Над центром толпы возвышалось широкое и большое красное знамя на двух шестах[328].

Я. Окунев так описал свои эмоции, мысли и поступки в февральские дни:

Я – гражданин, все граждане, солдаты – бойцы за свободу! Россия, Россия – какой сегодня большой день! В одном дне – века! Ум не охватывает, мысли пьянеют. И не зная, что делать со своей радостью, кидаюсь на шею солдату. Он застенчиво улыбается, вытирает рукавом губы и целуется со мной.

Поэт В. Горянский (В. И. Иванов) в стихотворении «26-е февраля» также запечатлел поцелуй как символ революции:

…За полком полк,

Оркестры музыки,

Барабаны, трубы,

За полком полк,

Все наших стая…

Гражданин!

Поцелуемся в губы:

Серый волк

Задрал горностая!..

Революционный поцелуй сближался с практикой христосования и становился символом сакрально-патриотического единения людей, воскрешения свободной России и перехода из состояния подданства в статус граждан. Первого марта историк А. В. Орешников описывал настроения масс в Москве: «Народу всюду масса, настроение как в пасхальную ночь, радостное»[329]. Ф. О. Краузе 8 марта 1917 года записал в своем дневнике:

Свершилось! Сподобил Господь! Наша родина без цепей! Когда я третьего дня… узнал эту новость и читал первые известия и манифесты, у меня голос дрожал, а в глазах стояли слезы. А потом как-то невольно начал креститься, первый раз в жизни, ища внешнего выражения для охватившего меня глубокого чувства[330].

Пятнадцатого апреля была Пасха, и революция как акт освобождения окончательно трансформировалась в акт воскрешения. В пасхальном выпуске «Маленькой газеты» поэт А. Солнечный публикует следующие строки:

Заря пробужденной Свободы

Все ярче в лазури небес!

О, верьте, о верьте, народы:

Отныне сын Божий – воскрес!

Центральным атрибутом революционной Пасхи становится красное яйцо, сияющее подобно солнцу свободы. Но художник В. Лебедев нашел более оригинальное развитие этой темы в карикатуре под названием «История Русской Революции». Революция представлялась в виде состязания царя и рабочего: первый высиживал черное яйцо, а второй – красное. В итоге из царского вылупился черный двуглавый орел, из рабочего – красный петух, который убил орла и гордо запел над его трупом.

Главным лозунгом Февраля стал патриотический лозунг «Да здравствует Свободная Россия!». Его выкрикивали студенты на улицах, им прерывали выступление А. Ф. Керенского 2 марта 1917 года солдаты и рабочие в Петросовете. Его поддержали большинство современников, при этом единого понимания свободы в обществе не было: монархисты видели в свободе всего лишь избавление от «темных сил», якобы группировавшихся вокруг императрицы Александры Федоровны, другие считали, что начинается новая, республиканская страница отечественной истории. Тем не менее идея Свободы становилась универсальным позитивным символом революции, которая чаще всего выражалась посредством демократических ценностей, лозунгов межклассовой солидарности. В восторженном сознании обывателей всеобщее воодушевление должно было породить новый народ – свободных граждан демократической России, свободных от прежних предрассудков, включая классовые. Художники часто изображали представителей разных социальных групп – рабочих, солдат (как рядовых, так и офицеров), крестьян, интеллигенцию, студентов – дружно приветствующих «солнце свободы», пожимающих друг другу руки и целующихся.

Идиллия всеобщей солидарности готова была распространиться даже на врагов нового строя. Философия всепрощения, соответствовавшая эмоциональной эйфории революции и этическим принципам христианской Пасхи, предполагала возможность открытия дверей тюрем перед томящимися там служителями царизма. Накануне Пасхи в «Маленькой газете» было напечатано обращение к свободному народу:

Наступает первое свободное Христово Воскресенье. Враг повержен – Он страдает! 4000 бывших слуг бывшего правительства томятся по тюрьмам. Все заправилы, все главари, все главные инициаторы всех мерзостей и подлостей против народа большею частью освобождены. И лишь мелкие сошки, служившие старому кумиру из-за куска хлеба, остались за решеткой: добровольно явившиеся городовые, околоточные, агенты сыскной и охранной полиции, писцы, чиновники, швейцары и прислуги… Условия заключения более чем тяжелые: отвратительная пища, сырое нетопленное помещение, огня нет, люди сидят в темноте, свидания через две решетки, письма не доходят вовсе. Свободный народ! Завтра Пасха! «Прости, пожалей, не мсти, ибо не ведали они что творили». Были у нас романовские каменные мешки. Не дай Бог, чтобы были республиканские. Пусть первая великая свободная Пасха не будет омрачена слезами томящихся в тюрьмах. Свободный народ! Прости – освободи их[331].

Писатель и публицист Н. Я. Абрамович выпустил в 1917 году брошюру «Патриотизм и революционная Россия», которую начал с рассуждения о подмене патриотизма верноподданничеством при старом режиме:

Не было на Руси слова более «подмоченного», более опоганенного, чем слово «патриотизм». Этим именем прикрывались при царском режиме прихлебатели, лакеи самодержавия, которые за деньги служили царю.

Автор критиковал как буржуазный национальный патриотизм, так и социалистический интернационал, считая истинным проявлением патриотизма гражданский труд

во имя законности, порядка и свободы в родной стране, чтобы дать возможность народу в новых условиях народоправства и свободы развернуть свои богатые духовные возможности и приблизить в конечном счете тот самый идеал вселенского единения и братства народов.

Подобные рассуждения о современных задачах патриотизма демонстрировали известную наивность авторов. Учитывая доставшееся новому строю наследство загнивавшей империи, немедленный переход к спокойному созидательному труду на благо родины был крайне затруднителен, так как сохранялась сильная инерция социально-политических конфликтов.

Патриотические тревоги революции: свободные граждане или взбунтовавшиеся рабы?

Хотя «медовый месяц» и отличался преимущественно положительными эмоциями, в обществе наблюдался известный эмоционально-патриотический перегрев. Не обошлось без психических последствий: в марте 1917 года в столице произошел двукратный рост душевных заболеваний по сравнению с аналогичными периодами за все годы войны. «Ярый патриотизм», будь он националистического, государственнического или гражданственного разливов, в одинаковой степени в разные времена свидетельствует об определенных перверсиях.

В революции с самого начала были заложены противоречия, которые затрудняли реализацию благополучного сценария. Был ли у нее шанс на успех, шанс избежать гражданской войны? С высоты знаний XXI века существует соблазн разыграть историю революции как шахматную партию, найдя