Книга Сахарские новеллы - Сань-мао

добивался? – снова сказал Хосе. – Недавно он даже подрался из-за нее с Афелуатом.

– Этот папенькин сынок целыми днями шатается без дела, – с презрением сказала я. – Строит из себя важную персону, пользуясь положением отца. Как можно даже упоминать о нем в одном ряду с Саидой!

Первое появление Саиды в нашем доме потрясло всех до глубины души, и никому не хотелось уводить от нее разговор. Даже я, впервые в жизни, была словно опьянена присутствием этой исключительной девушки.

– Как ты могла пустить в свой дом эту проститутку? Если и дальше так пойдет, соседи перестанут с тобой знаться, – увещевала меня на следующий день взволнованная Гука.

Я лишь рассмеялась в ответ.

– Мы все видели, как она вышла из машины вместе с мужчиной. Она даже улыбнулась и поздоровалась с моей матерью. Мама тут же увела нас в дом, громко хлопнув дверью. Афелуат аж весь покраснел!

– Сами вы хороши.

Я и не знала, что вчера, перед тем как они вошли к нам в дом, разыгралась такая нелепая сцена, и была неприятно поражена.

– Говорят, она не мусульманка, а католичка! Такие люди после смерти попадают в ад.

Я молча смотрела на Гуку, не находя слов, чтобы ее вразумить. Я вышла вместе с ней за дверь и увидела Хамди, как раз вернувшегося с работы. Испанская военная форма неплохо гармонировала с его сединой и загорелым лицом; выглядел он весьма внушительно.

– Сань-мао, не хочу с тобой ругаться, но мои дочки почти каждый день к тебе шастают, я надеялся, ты научишь их чему-нибудь путному. А вышло что? Вы свели дружбу с этими сомнительными субъектами, как же я могу позволить дочерям с тобой общаться?

Эти жестокие слова оглушили меня, как пощечина. Я густо покраснела и не знала, что ему ответить.

– Хамди, ты больше двадцати лет работаешь на испанское правительство. Тебе полагалось бы смотреть на вещи чуть шире. Времена меняются…

– Времена меняются, но традиции и обычаи сахрави остаются прежними. Вы – одно дело, а мы – совсем другое.

– Саида вовсе не дурная женщина, Хамди. Ты ведь человек в летах и должен понимать это лучше других…

Меня разбирала такая злость, что я даже договорить не смогла.

– Что может быть позорней, чем предать религию своего народа? А?

Топнув ногой, Хамди ушел в дом, уведя за собой склонившую голову Гуку.

– Старый болван! – выругалась я и тоже ушла в дом, громко хлопнув дверью.

За ужином я не выдержала и рассказала обо всем Хосе.

– Сколько же нужно времени и терпения, чтобы приобщить этот народ к цивилизации!

– Партизаны ежедневно твердят по радио, что рабам дадут свободу, а женщинам – образование, но эти люди слышат только про независимость, а об остальном и знать не желают.

– Партизаны? По какому радио? Почему же мы не слышали?

– Это вещание на хассанийском наречии с алжирской границы, все здешние каждый вечер его слушают.

– Хосе, сколько еще, по-твоему, все это будет продолжаться? – озабоченно спросила я.

– Не знаю. Испанский губернатор согласился дать им право на самоопределение.

Наклонив голову, я теребила палочки для еды.

– А если марокканская сторона не согласится, что тогда?

– Займись-ка лучше едой.

– Я просто не хочу уезжать, – вздохнув, упрямо сказала я.

Хосе посмотрел на меня и ничего не ответил.

Лето в Сахаре – это вечная пыль, кружащаяся в воздухе и застилающая небо. Это один нескончаемый день, время, увязшее в палящей жаре, от которой хочется умереть; медленное, невыносимое, оно погружает в ленивую истому, одурманивает, лишает воли к жизни; время, когда ты, с опустошенной душой, томишься, растворяясь в собственной испарине.

Большинство проживающих в поселке испанцев покинули пустыню и сбежали от жары в родные края. Поселок опустел и словно вымер.

Новости о сахрави ежедневно появлялись на страницах газет. В поселке время от времени происходили единичные взрывы, но пострадавших не было. Претензии марокканского короля Хасана с каждым днем звучали все громче; было очевидно, что испанскому правительству не удержать Сахару. Между тем настоящие сахарские жители оставались равнодушными к вопросу о границах, как будто он совершенно их не касался.

Вокруг был все тот же песок, над головой – все то же солнце, все те же вихри проносились через пустыню. В этом древнем, как небо, первобытном, оторванном от мира краю земли слова «ООН», «Международный суд в Гааге», «национальное самоопределение» казались призрачными и малозначащими, как струйки сизого дыма.

Что же до нас, то мы жили по-старому, заняв выжидательную позицию и отказываясь верить, что в один прекрасный день слухи, распространяемые всеми кому не лень, обретут связь с нашими судьбами и нашим будущим.

Когда в моем распоряжении была машина, в знойные послеполуденные часы я брала с собой что-нибудь из съестного и отправлялась в больницу к Саиде. Мы укрывались от жары в темном и прохладном, пропахшем антисептиком подвале, усаживались там, поджав ноги, вместе что-то шили, ели и болтали обо всем на свете, о всякой чепухе, свободно и непринужденно, как родные сестры. Саида рассказывала мне о своем детстве, о счастливой жизни в шатре – жизни, которая закончилась со смертью ее родителей. После этого наступил какой-то пробел, о котором она не рассказывала, а я не спрашивала.

– Саида, что ты будешь делать, если испанцы уйдут? – спросила я ее однажды.

– В каком смысле уйдут? Дадут нам независимость? Или оставят нас на растерзание Марокко?

– Все может быть, – сказала я, растерянно пожав плечами.

– В случае независимости – останусь, а если нас поделят на части – то нет.

– Мне кажется, душа у тебя испанская, – медленно произнесла я.

– Здесь моя земля, здесь похоронены мои родители.

Глаза Саиды вдруг затуманились. О чем молчала ее душа, какую боль в себе таила? Саида сидела задумавшись, словно забыв, о чем мы говорили.

– А ты, Сань-мао? – спросила она наконец.

– Я не хочу уезжать. Мне здесь нравится.

– Что же так привлекает тебя здесь? – с удивлением спросила она.

– Что меня привлекает? Необъятные просторы под высоченным небом, жаркое солнце и сильный ветер. В уединенной жизни тоже есть своя прелесть. Я даже здешних невежд полюбила, одновременно ненавижу их и люблю … ох, да я и сама толком не понимаю.

– А что бы ты делала, будь это твоя земля?

– Думаю, то же, что и ты. Выучилась бы ухаживать за больными. Да и какая разница, моя она или нет, – вздохнула я.

– Ты не думала о ее независимости? – тихо спросила Саида.

– Колониализм рано или поздно все равно отойдет в прошлое. Вопрос в том, сколько лет понадобится