Книга Художница из Джайпура - Алка Джоши

Я пробормотала извинение и пошла домой.

В миле от Раджнагара мне встретился Малик. От него несло сигаретами.

Я посторонилась. От меня тоже несло – рвотой и стыдом.

Я держала в руке осколок миски для хны. Малик уставился на него.

– Я отвезу вас домой, – сказал он.

– У меня нет денег на рикшу.

– У меня есть.

– Мне не нужны твои деньги, – отрезала я и тут же пожалела о своей грубости. – Ноги есть – дойду.

– У меня тоже есть ноги. Дойдем вместе.

Многие годы Малик был мне помощником и другом. Я не сразу его заметила; некоторое время он бродил за мной по Джайпуру. А потом я обратила внимание на чумазого босого мальчишку, который не сводил с меня внимательных ясных глаз. Я решила выждать: в конце концов он отважится подойти. И Малик приблизился, предложил донести мои судки; говорил он вежливо и с достоинством, неожиданным для такого тощего сопляка. Я протянула ему судки – вот как сейчас.

Я не заслуживаю его преданности, как не заслуживаю и Лалиного сочувствия.

– Тетя босс.

– Я больше тебе не босс.

– Вы всегда будете моим боссом, – непринужденно улыбнулся Малик. – Потому что вы умнее королевского повара. – Он чуть обогнал меня и пошел спиной вперед, чтобы видеть мое лицо. – Я сказал ему, что куплю у патанов[62] самые сладкие сырые кешью – лучше тех, которые он кладет в карри из молодого барашка – причем дешевле, чем он платит сейчас. А этот дурак отказался. И знаете почему?

Я промолчала.

– Не желает якшаться с мусульманами – разумеется, я не в счет! То ли дело вы. Уж вы бы не упустили выгоду.

Я остановилась.

– Раз я такая умная, почему у меня за душой ни гроша?

– Арре! Это я виноват! Пока вы были в Шимле, нахвастал кулфи-валле про ваши мехенди. – Малик сплюнул. – Так он выкрасил волосы хной, а всем сказал, что это сделали вы! И теперь весь Джайпур думает, что вы прикасались к его поганой голове.

Так вот почему портниха и зеленщик при виде меня переходят на другую сторону улицы. А дуд-валла перестал приносить молоко. Когда я пришла к нему домой – уточнить, не забыл ли он обо мне, – он ответил, что не возьмет деньги у той, кто опозорила свою касту. И теперь я каждый день ходила в лавку в двадцати минутах от дома, пряча лицо за паллу и стараясь не привлекать к себе внимания, точно преступница.

Малик подобрал с дороги камень, отшвырнул его, покосился на меня.

– Так продолжаться не может.

Он так это произнес, что я, не в силах дольше сдерживаться, остановилась и всхлипнула, прикрыв рот сари.

Малик обнял меня за плечи. Я не противилась.

– Тетя босс, я знаю, как много вы работали. Но разве вы не были счастливее до того, как построили этот дом? Дела ваши шли хорошо. У вас были деньги в банке. Вы были свободны и могли делать что хотите.

– Я никогда не была свободной, Малик. Не более, чем теперь.

– Уезжайте.

– Куда? И что я там буду делать?

– То же, что и здесь. Только в Дели или Бомбее. Я поеду с вами.

– Тебе и тут неплохо.

– Я же вам сказал, мадам: мне не нравится работать с дураками.

Милый Малик. Как же я по нему скучала.

Я испустила протяжный вздох.

– Не так-то просто начинать сначала.

Малик честно пытался подсластить мне пилюлю, но, судя по его взгляду, его терпение лопнуло.

– Когда вас это останавливало, тетя босс? Вам придется уехать из Джайпура: другого выхода нет. Если вы не придумаете что получше.

Саднило растертую грудь и живот. Голова, подмышки и бедра зудели от угольной крошки и кокосовой шелухи. Морщась от боли, я ладонями шелушила омертвевшую кожу и надеялась, что после этакой пытки вновь почувствую себя чистой. Но как бы я ни старалась, по-прежнему ощущала прикосновение торговца нимовым маслом, его дыхание за спиной. И терла еще усерднее.

Выбившись из сил, намазала саднящую кожу лавандовым маслом. Надела чистое сари с обтрепанной каймой. Расчесывая спутанные волосы, заметила дырку в кровати, залатать которую собиралась – сколько? год? – еще когда джутовая сетка только-только начала протираться. Теперь же она прорвалась насквозь, так что порой нога проваливалась в дыру.

С улицы крикнул садху: нет ли чего поесть. Я отложила гребенку, завернула в газету чапати, которые Малик принес вчера. Выбежала из дома, чтобы отдать их садху. Старик в шафрановом сари ждал, опершись на палку. Он отказался от дома и материальных благ, избавился от эго, мне же на это смелости не хватало.

Я протянула ему подаяние, он благословил меня на незнакомом наречии, но лепешки не взял. Стоял и смотрел на меня.

В его зрачках я увидела свое отражение: тонкая, как тростинка, в протершемся сари, по плечам змеятся мокрые пряди. Шея и руки в кровавых ссадинах. Зрелище до того жалкое, что даже садху, не имеющий ничего, отказался от предложенной мною пищи.

Я сунула ему чапати, убежала в дом и хлопнула дверью. Привалилась к двери, закрыла глаза; сердце бешено билось.

Отдышавшись, я подошла к столу. Дрожащими руками развернула письмо, которое пришло вчера.

10 октября 1956 года

Дорогая миссис Шастри,

Наше теперешнее положение лучше всех описал Диккенс: «Это были годы света, это были годы мрака»[63]. Горцы вместе со стадами откочевали на юг – значит, и в поликлинике, увы, застопорилась работа, а с нею и наш уговор о консультациях (по крайней мере, до весны). Однако и во мраке есть проблески света: можно планировать травяной сад.

Если бы вы согласились подольше пожить в Шимле, вы могли бы изучить наш климат, состояние почвы, местные травы, поговорили бы с горожанами (кстати, некоторые наши сотрудники ратуют за траволечение) и составили план устройства сада целебных трав при больнице леди Брэдли.

Обещайте, что подумаете над моим предложением, и мы вместе будем помогать жителям Шимлы. Разумеется, как только вы приедете в наш чудесный город, я не пожалею сил, чтобы уговорить вас остаться насовсем. Разве наши окрестности не красивы? Или наши люди недостаточно гостеприимны?

Бесспорно, вы оказываете жительницам Джайпура важные услуги, однако, если верить миссис Агарвал, на вас возвели напраслину. Давайте начистоту: негоже, чтобы гордость помешала вам делиться своим даром с людьми. (И не сердитесь на миссис Агарвал за то, что рассказала мне о ваших напастях: я и сам собирался спросить ее, как вы поживаете, когда она оплачивала счета вашей сестры. И если бы миссис Агарвал не призналась мне, как обстоят дела, вряд ли бы мне хватило смелости написать вам это письмо.)