Книга Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны - Иван Толстой

Во-первых, потому что народ русский в 1917 году не был с большевиками – это совершенно очевидно! На всех выборах они терпели поражение. Они получали одно время больше голосов, чем раньше – это верно, но они всегда терпели поражение. В особенности, когда они начали Гражданскую войну. Они же всё время говорили, что они против Гражданской войны, что Гражданская война – это Керенский, это все жёлтые социалисты. Но до настоящего времени имеются авторы, которые доказывают, что Гражданская война была затеяна большевиками в порядке самозащиты. Есть утверждения, в частности, Сталина, который совершенно откровенно и цинично признает, что это была маскировка, якобы в том и заключалась наша гениальная тактика, что мы, под видом самообороны, готовили нападение. Я об этом писал в моей книге «Дань прошлому», цитировал то место, где это напечатано в полном собрании сочинений Сталина, мне не трудно Вам его указать. И это не одно место, это общее, теперь это более-менее добросовестные, даже большевистские свидетели признают, что это было так. Троцкий тоже признает, что это была маскировка. Значит, прежде всего, народ был против большевиков, потому что они подняли Гражданскую войну.

А у эсеров была притягательная земельная программа для большинства населения – ведь это же не только Петербург голосовал. В Петербурге эсеры не имели такого большинства, как они имели по всей стране. А крестьянство, в громадном своем большинстве, голосовало за эсеровскую программу – за землю и волю. И что это было так, я Вам приведу сейчас совершенно неопровержимые свидетельства. Приведу свидетельство, трижды данное Лениным, и свидетельство Троцкого. Разрешите мне процитировать это, потому что этот исторический факт многие не знают, а некоторые стараются забыть. Значит, на следующий же день после захвата власти, с 26 октября 1917 года, комментируя Декрет о земле, Ленин сказал – а тогда ещё можно было высказываться против того, что говорится в заседании Верховного Совета Союзов – он сказал: «Здесь раздаются голоса, что наказ и самый декрет составлен эсерами. Пусть так. Не всё ли равно, кем он составлен?». Такое невинное! Так сказать, не расписался в получении, а просто отвёл: «Не мы, не мы! Ну, не всё ли равно? Безразлично».

А вот что он сказал, когда победа была уже закреплена, после Гражданской войны, на третьем съезде Коминтерна 12 июля 1921 года, цитирую дословно: «Почему мы победили? Мы победили потому, что приняли не нашу аграрную программу, а социалистов-революционеров, и осуществили программу эсеров. Вот почему эта победа была так легка! Девять десятых крестьянской массы в течение нескольких недель перешло на нашу сторону». Ну, что вы хотите еще? И в другом месте он говорит: «Партия пролетариата взяла революционные требования у партии крестьян, у эсеровской партии, резко враждебной в большинстве своем большевикам».

Я не говорю сейчас о том, что они сделали с этой программой. Ничего похожего практически не получилось из того, что следовало из этой программы, но это в значительной мере способствовало успеху эсеров.

Марк Вениаминович, Вы уже упоминали о том, что Вы были выбраны в Учредительное собрание и также немного сказали о том, как вы шли с Черновым в этот январский день к Учредительному собранию. Расскажите подробнее о том, что происходило в этот день. Я читал, что призыв к Учредительному собранию – это же был вековой идеал. И когда настал день Учредительного собрания, каковы были Ваши чувства?

Это был не только бедлам, это было нечто среднее между цирком и лобным местом. Люди – главным образом на левом фланге – большевики и левые эсеры, они точно взбесились, обезумели. И не думайте, что это я говорю, это говорят они сами. Есть такой Масловский есть, в царское время он работал в библиотеке, потом стал левым эсером, после перешёл к большевикам – очень талантливый писатель, журналист и автор нескольких книг. И этот Масловский – Мстиславский его литературный псевдоним – писал, что это уже не жутью пахло, а безумием. Так он пишет, а кто это безумие создавал? Он!

Я вспоминаю и вижу открытые рты, в особенности у Луначарского; помню сжатые кулаки, потрясаемые в воздухе, бьют о пюпитры этими кулаками, кричат, визжат, свистят через пальцы, которые кладут в рот. Спиридонова, Крыленко, Комков – левый эсер – это все на авансцене сидящие члены Учредительного собрания, весь левый фланг. Поскольку он там присутствует – 25 % всего собрания. А обстановка какая? – все это окружено вооруженными красноармейцами, солдатами, матросами; с револьверами, с обоймами, с винтовками. То же самое и на хорах.

Иногда винтовки наводят на лысый череп эсера-народовольца, сидевшего два раза на каторге по восьми лет – Минора. И на нас наводят. Я же сидел около председателя Чернова, рядом с ним, на подиуме как секретарь. А члены правительства сидели сзади нас. Слева от нас Ленин сидел, немножко развалившись, так сказать «в неглиже с отвагой». Он не говорил, но он руководил, он направлял. Он говорил, когда кому кончить речь, когда вообще замолчать, когда уходить, когда декларацию читать. Это он велел, вернее, посылал записки. В какой-то момент я пошел по всему дворцу, поднялся на второй этаж – там была клоака. Это было чудовищное явление. Мы там сидели с двух часов, до пятого часа следующего утра, и это было пыткой. Конечно, распространялись всякие слухи о том, что нас сейчас всех увезут, арестуют. Есть не давали, и свет гасили, значит надо было запастись свечами. Ну, вся эта история описана. С точки зрения бытовой или мелкой истории – это очень интересно!

Известная поэтесса, которая иногда играла либеральную роль, но, по существу, была совсем не либералкой, но как поэтесса была чрезвычайно даровита – Зинаида Николаевна Гиппиус писала: «Наших дедов мечта невозможная, / Наших героев жертва острожная, / Наша молитва устами несмелыми, / Наша надежда и воздыхание, – / Учредительное Собрание, / Что мы с ним сделали…?» А ее муж, писатель Дмитрий Сергеевич Мережковский, когда шел вопрос о том, распустят большевики Учредительное собрание или не распустят, писал: «Учредительное собрание – это наше солнце! Может ли этот упырь» – большевизм или совнарком, я не знаю, кого он разумел под этим, – «покуситься на эту святыню». В его устах это не только слова были. Я говорю о тех людях, которые мистически это переживали, а не мистически – люди действительно ждали. А от кого было ждать еще? На кого можно было надеяться? В течение, не скажу веков, но десятилетий, когда к чему-либо апеллировали, то к тому, что, когда будет свобода, когда падет самодержавие, то Учредительное собрание нас всех рассудит.

И вот как можно было поступить. Я знаю, как поступили бы большевики, но как следовало с гуманной и демократической точки зрения поступить с арестованными царскими министрами. Временное правительство (февральская революция) арестовало всех министров царского времени. Некоторые из них были просто преступники. Щегловитов, например, и были другие такие же. Например, Белецкий. Провокаторы, можно сказать. Щегловитов ответственен за ритуальный процесс Бейлиса. Белецкий – покровитель Распутина и всей этой клики. И другие там были, такого же рода типы. Как их судить? Эта проблема была поставлена, в частности, мне. От цензовых элементов был приглашен профессор Нольде, который сказал: «Вы не можете их судить. У вас нет тех законов, по которым вы можете судить. А со времен римского права «nullum crimen sine poena, nulla poena sine lege», то есть, нет преступления без закона, нет наказания без закона. Что же вы можете придумать? Вы можете судить их по царским законам, по мелочам: переборщили в налогах, чего-то не доплатили. Стыдитесь! Вы осрамитесь! Лучше отпустите их на волю».