Книга Барбаросса - Валентин Пикуль

– Как вы могли стерпеть подобное обращение?

– Но я же не Ричард Львиное Сердце! – отвечал Гальдер. – И я не могу при каждом случае выхватывать меч, чтобы разрубать обидчика от макушки до копчика… Вы не надейтесь, Паулюс, отсидеться за бастионом своей безупречной респектабельности. Придет время, и вас тоже поволокут кастрировать, как блудливого и жирного кота. И как бы вы ни визжали, фюрер все равно сделает из вас своего паиньку…

Паулюс решил отмолчаться, держа руки по швам, и его пальцы чуть подрагивали, касаясь малиновых кантов генеральштеблера.

Побывав дома, он известил свою дражайшую Коко:

– Фюрер у нас взбесился… всем генералам устроил разгон. Правда, его гнев еще не коснулся Рейхенау, но сколько лучших умов потерял за эти дни вермахт и генштаб… Правда, ко мне он по-прежнему внимателен и даже подчеркнуто вежлив, зато другим коллегам достается от него, как никогда.

Елена-Констанция заговорила совсем о другом – о трудной беременности дочери, о консультации у лучших гинекологов Берлина, рассказывала, что ее беспокоит:

– Я родила сразу двойню, а теперь думаю – не наследственное ли это и не станет ли Ольга, как и я, рожать близнецов?

Горничная, как всегда, уже подносила яичный ликер.

– Благодарю, – Паулюс оставался со всеми вежлив…

Ночью он долго не мог уснуть, и жена сказала ему:

– Ты приучил себя к первитину… о чем ты вздыхаешь?

– Мне сейчас вспомнилась одна строчка… кажется, из Гейне: «Я лишаюсь сна, когда по ночам думаю о любимой Германии!»

7. ДОКАЗАТЬ НА ДЕЛЕ

Жуков стал членом Ставки Верховного Главнокомандования в самые тяжкие для страны дни, народ уже знал его, верил ему. За время войны поредели волосы, черты лица замкнулись в суровости. Говорил резко, точно, без сантиментов. Его боялись враги, но побаивались и свои, когда он выезжал на фронты, чтобы навести порядок железной дланью, за которой ощущалась сила поддержки самого Верховного (как тогда для краткости именовали Сталина). Среди командиров сложилось такое присловье – вроде окопного анекдота:

– Если Жуков приедет злой, всем врежет по первое число, а уедет веселым. А коли навестит добрым, обязательно всем по шеям накостыляет и уедет от нас злее черта…

Георгий Константинович и с рядовыми не бывал приторно-ласков, в солдатские котелки не лез со своей ложкой, подражая «отцам-командирам», ищущим дешевой популярности. Нет. В беседах с солдатами говорил он редко, да метко, больше спрашивая людей своего возраста – откуда сам, что думает, где семья, каковы боевые пути-дороги, бывал ли в окружении.

– Я из четырех котлов выгребся, – похвастал «старик».

– Ну и как? Штаны прохудил небось?

– Первый раз прохудил. А потом-то и пообвыкся. В окружении не смерть страшна, а непонятность – что где творится? В котлах живешь партизаном. Только партизан в своем лесу и остается, а тебе из леса к своим надо выбраться.

В окопных разговорах люди бывали искренни. Один отступал от самого Львова, второй подбил три танка, а четвертый…

– Почему орденов и медалей не вижу? – спрашивал Жуков.

Вопрос каверзный. Солдаты мялись:

– Да кто ж их там, в штабах, знает! Сколько уж раз представляли. Обнадеживали всяко. А как доверху дойдет, там сразу – бац, и даже медальки от них не дождешься.

– Стыдно, – ругался Жуков в штабах. – Сколько по тылам сидят, до пупа обвешались, словно иконостасы, а на солдата бумаг выправить не могут. С чем он с войны вернется? С рассказами? Так в деревне-то не по байкам, а по орденам ценить станут…

Подобная же сцена однажды разыгралась и в Кремле.

Зимою, в самый разгар боев, Москву навестил Владислав Сикорский, глава польского эмигрантского правительства, и Сталин, готовясь к приему союзника, велел явиться при полном параде генералу Василевскому – как представителю Генштаба; Василевский явился, но его мундир был украшен одним скромным орденом Красной Звезды. Сталин выразил недовольство:

– А где же остальные? Почему не надели?

– Других, товарищ Сталин, у меня не имеется.

– Что за чертовщина! – возмутился Сталин. – Одни только болтают, а орденов у них до макушки; другие же работают, не щадя своих сил, и ничего не имеют… Ладно. Разберемся!

Тема об орденах деликатная (до сей поры ищут стариков героев, простых солдат, чтобы вручить им то, что заслужили еще в сорок первом, кровавом и лютейшем, и старики – под жужжание кинокамер – плачут, как дети, не стыдясь слез, а мне понятны их слезы). Но, читатель, в то время наша армия еще не бряцала берлинскими орденами, и миллионы безвестных уходили в небытие, не помышляя о наградах, а над их могилами не высятся гордые монументы славы – потому что и могил-то у них не было! Так и оставались лежать, глядя в плывущие над ними облака, чтобы раствориться навеки в русских лесах и полянах, в шелесте трав и цветов, они исчезли, не изведав посмертной славы, в голосах птиц, устроивших им посмертное отпевание…

* * *

Конечно, в нашем Генштабе знали, что Гитлер устроил в вермахте «генеральную чистку», удалив в отставку сразу 35 генералов, а сам он взял на себя главнокомандование сухопутными войсками; наверное, до нашей разведки дошли и слова фюрера, сказанные им в этот момент:

– Катастрофа двенадцатого года с Наполеоном со мною не повторится, ибо я все продумал заранее…

После битвы под Москвою, после ударов у Тихвина и Ростова, когда всем стало ясно, что перелом в войне обозначился, Сталин вдруг снова возгордился, в глубине души, очевидно, уже примеривая к себе чин великого полководца. Перед всем народом он заявил, что 1942 год станет годом окончательного разгрома гитлеровской армии, но оспаривать эти иллюзии никто не осмелился.

– Гитлеру уже никогда не оправиться, – утверждал он, – и перед нами откроется прямая дорога на Берлин…

5 января в Ставке Верховного Главнокомандования было созвано ответственное совещание. Выслушав доклад Шапошникова о положении на фронтах, Сталин сказал:

– Немцы никак не были готовы воевать с нами зимою, а сейчас их командование в растерянности после поражения под Москвой, и настал выгодный момент для общего наступления Красной Армии.

Общего? Вот в это не слишком-то верилось.

План был составлен заранее: отогнать захватчиков как можно далее от Москвы, деблокировать Ленинград, вымиравший от голода и обстрелов, на Юго-Западном направлении, которым командовал маршал С. К. Тимошенко, следовало освободить Харьков и весь промышленный район Донбасса. Тимошенко из Воронежа, где располагался штаб его армий, горячо заверял Ставку, что у него все продумано, и Сталин верил в заверения маршала.

– Товарищ Тимошенко, – говорил он, – обязуется прижать группу Клейста к берегам Азовского моря и сбросить ее в воду – вместе со всеми его танками…