Книга О любви ко всему живому - Марта Кетро

– Подожди. Подожди. – Повернулась, посмотрела в лицо, очень внимательно. Обежала взглядом безупречный силуэт, снова взглянула в глаза: – Ах, Роджер…

– …«какой же ты красивый», да, я знаю. Пойдем уже. – В голосе прозвучало некоторое раздражение.

Он не любил напоминаний о своей красоте, хотя бы потому, что это косвенным образом сводило все его достоинства к внешности. У него было полно талантов, но люди при знакомстве запоминали его не в качестве художника или дизайнера, а исключительно как «того красавчика». С Олей познакомились на профессиональной вечеринке, но его представили таким тоном, будто он стриптизер или что-то в этом духе: «А вот Роджер, он тебе понравится…»

Да, понравился.

Они были симпатичны друг другу, и к тому же их связывали общие интересы. Оля тоже занималась интерьерами, но заметно успешней – такой маленькой и хлопотливой женщине почему-то с легкостью доверяли и просторные загородные дома, и стильные квартиры, иногда клубы. Время от времени она передавала ему работу, оформление витрин в небольших магазинах. Но чаще клиенты настаивали, чтобы именно Оля выполняла их заказы, и порой это выглядело просто оскорбительно: они будто смотрели сквозь Роджера и беседовали исключительно с ней. Иногда казалось, что люди сговорились сделать из него альфонса. Знай свое место, красавчик, мамочка все уладит.

В конце концов их отношения не то чтобы испортились, но остыли. При очередном Олином успехе он бодро говорил: «Молодец! А я опять в заднице», а она столь же бодро отвечала: «Ничего, тебе повезет!» – и фальши становилось все больше и больше.

И вот сейчас они наконец-то отворили неприметную дверь клуба, в который его одного вряд ли бы пустили.

Из солнца и пыли они переместились в темный душистый воздух. Пряные запахи, пятна цветного света, которые только сгущали тени в углах, подушки, цветы и шелк. Роджер с отвращением подумал, что самые дорогие заведения старательно копируют атмосферу борделей. Но это было, конечно же, несправедливо. Хозяин вложил настоящие деньги и получил именно тот стиль, в котором его душа нуждалась. Оля, будто прочитав мысли, обернулась:

– Опиум, понимаешь? Опиум, а не кокаин.

Речь шла, конечно же, о цепочке ассоциаций, а не о реальных наркотиках, но Роджер почувствовал, как стены чуть дрогнули, а сознание спуталось и поплыло. Может быть, все дело в музыке – длинные деревянные дудки постанывали, барабаны то звенели, то рассыпались сухим горохом, и какие-то трехструнные инструменты изредка добавляли мучительную нелогичную ноту. Музыка была ненавязчивой и почему-то сплеталась с запахами, поднимаясь к потолку отчетливыми струями. Роджер тряхнул головой, сунул букет под мышку и взял из Олиных рук красное вино. Отпил приличный глоток и вернул бокал.

– Пойдем, познакомишься с Анной.

Пока отыскивали именинницу, Оля рассказывала:

– Она одеждой занимается, успешная тетка. Смотри, какой день рождения себе закатила. Ста-а-арая моя подруга.

– И сколько ей лет примерно?

– Да ты с ума сошел, ее не вздумай спросить. Взрослая уже, постарше меня. Наверное, сорок или около.

Все они были взрослые в масштабе его двадцати девяти, но Роджера это не беспокоило. Какая разница, сколько человеку лет, если он интересный? Оле за тридцать, но с ней весело. Ну, было весело. Роджер почти не замечал разницы, но переспал недавно с хорошенькой двадцатилетней девчонкой – и понял, как ему не хватало этой юной тонкорукости, легковерия и восхищенных глаз. Оля тоже иногда так смотрела, но в ее взгляде было многовато оценивающего, будто на редкость хорошее мясо перед ней, какое уж тут уважение. Поначалу это заводило, а теперь все чаще хочется ясноглазой покорности и чистоты.

А Оленька кружила между гостями, то ли искала, то ли путала следы, вдыхала звуки, слушала запахи, ведя за руку свою длинноногую ускользающую нежность, которую придется завлечь сейчас в самые дебри и там оставить. Потому что не по силам оказалось кормить это счастье кусками собственного сердца – именно так она думала и чувствовала, слишком красивыми, глупыми словами, которые стучали в ней, просились на уста. Но некоторые вещи нельзя произносить, ни за что.

Вот и кончилась тропинка, вот Анна стоит. Красивая.

– Поздравляю, дорогая, это тебе. – Оля посмотрела на Роджера, и он протянул рыжей высокой женщине цветы, которые порядком надоели ему за последние пятнадцать минут.

– Это? – двусмысленно и ласково улыбнулась она.

– Это Роджер, он тебе понравится. Дизайнер, – поспешно прибавила Оленька, поймав его злой взгляд.

– Рада познакомиться, меня зовут Анна. Хотите перекусить? Там еще что-то осталось…

Он кивнул и послушно отступил к столу с причудливой нарядной едой. Оля было устремилась следом, чтобы взять большую тарелку и наполнить ее тартинками, рулетами, крошечной сладкой выпечкой и бисквитными корзинками с клубникой – для него. Но вовремя удержалась.

Женщины взглянули друг на друга и почти хором сказали «отлично выглядишь!». Рассмеялись.

– Как ты?

– Ты как?

Опять засмеялись и слега обнялись.

– Ладно, расскажи про него. Идиотское имя.

Оленька ощутила острые коричные духи.

– Говорю же, дизигнер. Двадцать девять. – И поцелуи его горьки, как дым. – Работы мало, женщин много. – Очень много, Аннушка, и слишком юных, чтобы сердце мое не болело.

– И вы с ним…

– Ну было дело. – Как будто солнечные драконы раскрывают крылья, когда он склоняется надо мной.

– А теперь?

– Считай его подарком. – Княжеским. «Добра ли вы честь?»

– Чего-то здесь нечисто. Я тебя знаю, просто так из рук не выпустишь. Порченый какой, не иначе, жеребец троянский?

– А-а-аннушка-а… за кого ты меня принимаешь? Дерьма не держим. Но у меня осенью куча выставок – Дортмунд, Мадрид, – несколько заказов. До зимы некогда вздохнуть, а с мальчиками возиться надо. Проще отдать в хорошие руки. – Десять лет прошло, я помню, а ты? Помнишь Игоря – простое имя, незаметное лицо, а я отчего-то любила. Тогда ты сама забрала, без спроса. Теперь твоя очередь носить мою боль, баюкать по ночам, прикладывать к груди.

– Маленькая ты сучка. – Анна сказала так нежно, что обидеться было невозможно.

– Вот и заботься о ближних! – Оленька помолчала, чтобы следующие слова прозвучали весомо: – Аннушка, я бы очень хотела для тебя счастья. – Такого же счастья, как у меня, Аннушка. Я всякий раз плачу, когда он уходит. Потом возвращается, и я смываю чужие запахи с его волос. Дарю ему шелковые платки, – он не понимает их цены, – завязываю ими его глаза во время любви, а в следующий раз замечаю на них чью-то помаду.

– Спасибо, Олюш. – Анна снова обняла ее, теперь почти искренне.

Они посмотрели на него, как две взрослые кошки.