Книга Озерные страсти - Татьяна Алюшина

Да вот так.

Когда Игнат провожал девушку к такси, Лика, подняв голову и посмотрев на окна квартиры, из которой была выдворена, спросила не без грусти:

– И что собираешься делать с этой квартирой?

– Думаю, это тебя не касается, – не самым добрым тоном отрезал он и все же ответил: – Выставлю на продажу со всем содержимым. Сейчас соберу вещи, перевезу к себе, а завтра поговорю с риелторами.

– Я понимаю, тебе, наверное, там даже ночевать неприятно.

– Не собираюсь это проверять, – отрезал Миронин.

– Извини, – наверное, все-таки искренне повинилась девушка и призналась: – Мне было с тобой хорошо. На самом деле.

На том и расстались. Только никакие вещи Игнат собирать не стал, а отзвонился партнеру, что плохо себя чувствует и выйти на работу не сможет, уж извини, братан. Но оказалось, что сегодня уже может выйти на работу второй водитель, так что есть кому перекрыть заказы. И Игнат, съездив в винный бутик, затарился элитным испанским вином, к которому выработал вкус за последние годы, купил дорогих сыров, известной итальянской сырокопченой колбасы и вернулся назад, устроив себе проводы любви.

Но напиться до забытья ему не удалось. Опьянел, да, но совсем немного – голова работала четко, не давая ни расслабиться, ни забыться – сидел в темноте у маленького столика в гостиной, освещенного лишь тусклым светом ночника, смотрел в окно на посверкивающие отблески проезжающих машин, ложившихся двигающимися полосами на потолок и стены, вспоминал, каким безудержным, обжигающим и прекрасным был у них секс и какая она была…

И вдруг услышал осторожный скрежет ключей в замочной скважине. В первый момент Игнат испугался, решив, что это воры, почувствовав, как обдало затылок и спину холодом, вдруг подумалось, что это Лика навела на эту квартиру каких-то бандитов, чтобы вынесли все подчистую. Тут он вспомнил о пистолете, дотянулся до пиджака, небрежно брошенного на подлокотник дивана, подтянул к себе, достал из кармана пистолет, а следом за ним выпал из внутреннего кармана конверт с собранными Ликой деньгами…

Он держал конверт в руке, смотрел, и простая истина медленно, плавно заполнила все его сознание – это она. Лика. Вернулась за деньгами. По всей видимости, она сделала дубликат ключей. Для чего или для кого? Теперь это не важно.

И от этой мысли и осознания, что это она, он сразу успокоился, выключил ночник, убрал пистолет, а конверт с деньгами кинул на журнальный столик перед собой и допил то, что оставалось, из почти пустого бокала.

Осторожно, медленно провернулся ключ в одном замке и был тихонько извлечен из него и с той же предосторожностью вставлен в верхний замок – прокрутился, открывая, и так же медленно вытащен из замковой щели. Он слышал все манипуляции и движения человека, проникшего в квартиру, услышал и узнал ее легкие, быстрые шаги, когда она прошла в спальню к встроенному шкафу, прекрасно ориентируясь в темноте. Поднялся с места, прихватив с собой конверт, и прошел следом.

Включил свет, резко ударивший обоим по глазам, но не помешавший Игнату рассмотреть тонкую фигурку Лики, стоявшую на коленях перед открытой дверкой, вытащившую наполовину нижний ящик.

– Не это ищешь? – совершенно избито по-киношному спросил Миронин, помахав конвертом.

Она испугалась. Испугалась ужасно, дернулась, развернулась всем телом и посмотрела на него затравленным взглядом. А через секунду этот испуганный взгляд сменился презрительным и спокойным. Она поднялась с колен, посмотрела на него в упор и скривилась в саркастической улыбке.

– Ты жлоб, Миронин, – произнесла Лика, надменно улыбаясь. – Такой банальный, дешевый жлоб. Вот на хрен тебе эти копейки? У тебя же миллионы, что тебе какая-то пара сотен, но ты и их нашел и забрал.

– Ты ничего не попутала, красавица? – спросил Игнат. – Как я понимаю, ты сделала дубликат ключей, проникла в чужое жилье и пытаешься меня обворовать.

– Да пошел ты на хрен, – вдруг проорала она. – Как ты достал! Любовничек! Толку от тебя что в постели, что в жизни! Смотрел на меня коровьими глазами, все удивлялся, оказывается, садомазо – это тоже кайфово, как подросток прыщавый, нормальную женщину в руках не державший!

– Заткнись! – рявкнул он.

Но Лику что-то несло, может, наболело, а может, под какими препаратами была, но она продолжила что-то нести несусветное, перешла на мат, обозвала его…

И тут он сорвался с места, схватил ее за горло, повалил на постель и принялся душить, повторяя:

– Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Он не мог переносить и видеть, как его нежная, хрупкая девочка вдруг превратилась в матерящуюся, покрасневшую от гнева хабалку, прожженную проститутку, обливавшую его непристойностями.

И, потеряв власть над собой, потеряв разум на какое-то мгновение, он давил, и давил, и давил, пока не понял, что она не отвечает, не двигается и даже не дергается.

Медленно убрав руки с ее горла, Игнат заглянул в ее остановившиеся распахнутые глаза и со всей ясностью понял, что он ее убил.

Что ее больше нет. Она мертвая.

Миронин не обладал врожденной, глубинной мерзостью характера, «черной душой», как говорят в народе про злых людей с садистскими или криминальными наклонностями, и иммунитета к чужой насильственной смерти не имел.

Но его не ужаснуло содеянное и никакого раскаяния и страха перед тем, что он натворил, он не испытывал и смотрел совершенно равнодушно на неподвижную, мертвую девушку. В тот момент ему казалось, что он совершил акт справедливого возмездия, убив какую-то мерзкую гадину, уничтожившую его нежную, трепетную и прекрасную Лику.

Может, это была такая защитная реакция психики, может, так ему было проще смириться с потерей любимой – бог знает и, наверное, хороший психиатр. Но совесть его нисколько не мучила, даже не пованивала предательски.

Со спокойной, холодной рассудительностью он размышлял лишь о том, как избавиться от трупа таким образом, чтобы его никто не смог заподозрить в ее смерти и вообще как-то связать с исчезновением девушки.

Холивший, лелеявший и во всем потакавший своей навязчивой идее о безопасности и конспирации, помня о том, что надо как можно реже попадать в объективы видеокамер, Игнат старался воспользоваться любой возможностью, чтобы придумать и подготовить «пути к отступлению» и возможность скрытого передвижения.

На кой фиг? Ну вот бог знает. Вот на этот, например, который случился с ним в ту ночь, – убийство бывшей возлюбленной.

Кстати, очень пригодился этот его конспирологический фетиш.

В их подъезде, на первом этаже, жил милый старикан Эммануил Израилевич, «божий одуван» лет девяноста. Нет-нет, не одинокий и покинутый, родни у него имелось в достатке, но жить Эммануил Израилевич предпочитал один, правда, под присмотром и уходом приходящей домработницы. И к постели он не был прикован болезнями, хотя болячек у него наверняка хватало, он дедок был вполне себе бодрый и энергичный.