Книга Стеклянный дом, или Ключи от смерти - Сергей Устинов

Предстояло еще решить, что делать с этой чертовой оказавшейся у меня на руках бомбой. Номер называется «подержите ребенка». Мне очень хотелось домой, спать, но я хорошо понимал, что под подушку ее не положишь, а если положишь, уже не заснешь. В результате мы с Прокопчиком поехали куда-то за кольцевую дорогу, где, как он клятвенно обещал, есть мало кому известный карьер, долго плутали какими-то проселками, потом пробирались пешком через ужасные буераки и наконец уже под утро утопили адскую машинку в какой-то луже. Я проклял все: мину, Прокопчика, киллера, Забусова, но когда оказалось, что в моем подъезде не работает лифт, у меня даже сил на проклятия не осталось. По абсолютно темной лестнице я полз, как вошь по бархату: рывками и зигзагами. И, наверное, только крайней степенью усталости можно объяснить, что я ощутил присутствие за спиной постороннего человека, лишь открыв дверь квартиры. Резко прыгнув в проем, я отшатнулся за угол и в свете проникающего в окна серенького утра с невероятным облегчением увидел бледное, перепачканное лицо. Это была Верка.

Щелкнув выключателем в прихожей, я шагнул было ей навстречу и сразу в ужасе отпрянул: в правой руке она сжимала здоровенный кухонный нож. И этот нож был в крови.

25. Фригидное бревно

В эту ночь я опять так и не нашел времени толком выспаться.

Сначала мне на руки в буквальном смысле свалилась Верка. Нож, так испугавший меня в первое мгновение, выпал из ее ослабевшей ладони на паркет, и сама она, наверное, рухнула бы туда же вслед за ним, если б я не подхватил ее в последний момент. При ближайшем рассмотрении вид у нее оказался ужасный: лицо и руки изодраны, платье порвано в клочья, на коленях ссадины, и вся она с ног до головы перепачкана в грязи. Я кое-как оттащил ее в ванную и там стал раздевать, с трудом сдирая прилипшую одежду. Она не сопротивлялась, вяло мне помогая. Потом я ее оставил там одну, но, как выяснилось, ненадолго.

Сперва из-за двери были слышны вялые звуки, свидетельствующие о некоторой активности, потом даже зашумела вода в душе, а затем до меня донесся глухой стук падающего тела, я бросился туда и обнаружил Верку, как говорится, совершенно без ничего, мокрую и распростертую на кафельном полу с явными признаками бессознательного состояния.

Пришлось мне, завернув ее в махровую простыню, тараканить девушку в обратном направлении. И, поскольку лежачих мест у меня в квартире всего одно, укладывать бесчувственное тело на собственную койку. Правда, после нескольких капель коньяка, влитых ей в рот, она снова пришла в себя и открыла глаза, но когда я попытался встать и пойти соорудить себе что-то вроде постели на кухне, вдруг вцепилась в мою руку и заплакала.

— Не уходи, — бормотала она, захлебываясь подступающими рыданиями, — только не уходи!

Я послушно сел обратно на край кровати и спросил:

— Ты можешь объяснить, что случилось?

Давясь слезами, все время крепко держа мою руку скрюченными, как будто в судороге, пальцами, Верка стала рассказывать. Оказывается, на нее напали, когда она поздно вечером шла домой от метро. Едва она ступила под арку, как кто-то огромный и страшный, молча, словно ночной кошмар, навалился на нее со спины, схватил за волосы и задрал назад голову. Все это было очень похоже на то, что случилось с Женькой, и, наверное, тут бы ей и конец, но напуганная всеми последними событиями Верка стала в последнее время таскать с собой в сумочке кухонный нож — единственное оружие, которое нашлось у нее в доме. В особо опасных и темных местах она расстегивала сумочку и бралась за рукоятку — так, по ее собственному признанию, ей было менее боязно. И, как ни странно, эта почти бессмысленная где-либо, кроме кухни, железяка, похоже, спасла ей жизнь. Выхватив тесак, Верка попыталась вывернуться и что есть силы двинула им куда-то в темноту, попала во что-то мягкое, услышала короткий вскрик, почувствовала, что руки, схватившие ее за волосы, ослабли, вырвалась и бросилась наутек. Она уверяет, что преступник гнался за ней еще долго, но я был склонен предположить, что, скорее, ее подстегивал уже только собственный ужас. Так или иначе, спотыкаясь, падая и поднимаясь, Верка, не разбирая перед собой дороги, пронеслась через двор, через гаражи, ее занесло в какие-то совсем уж дебри соседних дворов, и там она блуждала, трясясь от страха, пока у нее не созрело твердое ощущение, что домой она пойти не может ни под каким видом. К тому же выяснилось, что у нее пропала сумка с ключами от квартиры. Поэтому она приползла ко мне, единственному, видимо, на сегодня человеку, от которого она надеялась получить хоть какую-нибудь помощь, и в ожидании задремала на темных ступеньках у моей двери.

Я налил ей еще коньяка, и Верка постепенно стала оттаивать. Сегодня это была уже совсем не та самоуверенная наглая дамочка, с которой мы расстались в последний раз. Передо мной под тонкой простынкой лежал растерянный, остро нуждающийся в защите, напуганный зверек, снова похожий на ту маленькую девочку, которую я любил в далекой юности.

И в какой-то момент даже почудилось: все возвращается.

— Ложись со мной рядом, — тихонько попросила Верка. — Чтоб не было так страшно.

Я послушно пристроился на краю кровати, все еще держа ее за руку. Некоторое время мы оба лежали тихо, и мне показалось, что она засыпает. Но тут Верка перевернулась на бок, ее лицо оказалось близко-близко от моего, и я ощутил на щеке шелест дыхания. Прошло еще несколько минут, и белая обнаженная рука опустилась мне на плечо. Другой рукой Верка нашарила выключатель бра на стене, наши тела потонули в предрассветном сумраке, и я почувствовал, как ко мне прижимаются ее такие же маленькие и твердые, как в те незапамятные времена, остроконечные груди. Веркины губы нашарили в полутьме мои, впились в них с неожиданной силой, и мощная горячая волна, поднявшись от низа живота, стремительным цунами рванулась в стороны, заполняя все мое существо, койка закачалась и поплыла подо мной, а моя осмелевшая рука нырнула под простыню, двинувшись по бедру в так и не пройденный когда-то путь... И тут Верка с силой оттолкнула меня, вскричав с неожиданной яростью:

— Нет, нет! Ничего не получается!

А потом вдруг снова заплакала, на этот раз еле слышно и как-то отчаянно, с такой печальной безнадежностью, что у меня защемило сердце.

— Я фригидна, понимаешь? — бормотала она едва слышно сквозь слезы. — Холодная, как рыба! Лягушка! Земноводная тварь! Я вообще, вообще ничего не чувствую, даже наоборот, одно отвращение! И всегда, всегда такая была! Знаешь, как последний муж меня обозвал, когда мы расставались? Фригидное бревно, вот как!

Я утешал ее, как мог, оглушенный всеми этими метаморфозами, понимая только одно: ей сейчас плохо, может быть, даже хуже, чем было, когда она чуть не свалилась на полу в моей прихожей. А Верка без всяких расспросов с моей стороны начала рассказывать, тихо-тихо, иногда казалось — больше себе под нос, но то, что я разобрал, и впрямь было не менее страшным, чем сегодняшнее.

Ей было семнадцать, когда ее изнасиловал старший брат. Родители оставались в загранкомандировке, а она, окончив школу, вернулась в Москву поступать в свой театральный. Коля, Коля, Николаша явился как-то домой среди ночи пьяный в дым и вломился к ней в спальню. Сперва вроде как кривлялся, приставал с глупыми шутками, а потом навалился, сорвал с нее ночную рубашку и на полном серьезе пригрозил, если будет кричать, выдавить глаза. Она и не кричала, потому что, как ей потом объяснили врачи, находилась в глубоком шоке. В нем она потом пребывала еще долго.