Книга Колдовская душа - Мари-Бернадетт Дюпюи

Жасент ожидала, что вдова вспылит, ответит Лорику язвительной репликой, но Брижит расплакалась.

– Он один у меня остался в целом мире, – стала она причитать, шмыгая носом. – Вот я и не хотела никуда его отдавать. Бедный мой сыночек, в больнице никто с ним не будет нянчиться. Но у меня больше нет сил ухаживать за Пакомом, присматривать каждую минуту дня и ночи! Доктор предупреждал меня, что моему сыну будет все хуже и хуже.

Лорику стало жаль ее, и он пожал плечами. Как гостеприимному хозяину, ему полагалось пригласить Брижит в дом, предложить ей стакан холодной воды.

– Идемте в дом, мадам Пеллетье, передохнете немного! Моя жена всегда рада гостям. Жасент, на тебе лица нет! Иди и ты в дом, Дора наверняка уже заварила чай. А я пойду поищу Пакома. Не беспокойтесь, мадам, я уже успокоился и ничего плохого ему не сделаю. Просто приведу Пакома к вам. Только что мне пришлось ему пригрозить, но лишь для того, чтобы он испугался и оставил девочку в покое!

– Боже правый, я понимаю… Спасибо тебе, Лорик!

Анатали смутилась. Ей тоже стало жаль несчастного слабоумного парня. Она подошла к Брижит и взяла ее за руку, чтобы отвести в дом. Та удивилась, хотела отнять руку, но вовремя опомнилась.

– А ты, я смотрю, добрая девочка, – проговорила вдова, вздыхая.

Глава 11

Горечь безумия

На берегу озера в тот же день, в воскресенье, 18 июня 1933 года

Паком полной грудью вдыхал свежий воздух у огромного озера. Волны с тихим, мелодичным шелестом замирали у его босых ног.

– Вода! Красивая вода, безумная вода… – словно песенку, напевал он.

Паком ушел подальше от фермы Клутье. Ему часто приходилось прятаться – в канаве или кустах, из опасения, что его поймают «плохие люди». А в Сен-Приме с некоторых пор их было много.

– Плохой Лорик! Плохой доктор! – твердил умалишенный, притопывая в такт. – Плохой господин мэр! И собака плохая! И мама тоже… Плохая мама, очень плохая!

Его мать возглавляла эту воображаемую орду желающих его поймать, посадить под замок, усыпить, обидеть. Она перестала покупать ему анисовые конфеты, больше не гладила ласково по волосам. Зато бранилась и наказывала, называла чудовищем. Вот только Паком не понимал, что это означает – «чудовище». Ему было известно одно: он не такой, как остальные парни в деревне. Случалось, его обзывали дурачком, кретином, и Пакому было больно это слышать, ведь слова сопровождались взглядом – насмешливым или презрительным.

– А мне все равно! Я пойду купаться!

Он разделся, оставив лишь хлопчатобумажные трусы, посеревшие от грязи. Его массивное тело ощутило дуновение ветра, показавшееся Пакому теплым и очень приятным. Давно уже не испытывал он такой свободы и упоения: уколы, которые делал ему доктор, и принимаемые регулярно пилюли держали парня в постоянном отупении.

– Мне хорошо! Папа, ты это видишь?

Воспоминание о заботливом, ласковом отце хранилось в его наивной, измученной душе. То плача, то смеясь, беглец захлопал в ладоши, очарованный раскинувшейся перед ним зыбкой бесконечностью – озером Сен-Жан, огромным, как море, и окаймленным зеленью.

– Видишь, Эмма? Я не боюсь. Я иду в воду, как ты!

Паком сделал пару шагов, и холодная вода лизнула ему щиколотки. Всё снова стало как раньше: перед ним опять возникла красавица Эмма Клутье – в ореоле брызг и в мокром белом летнем платьице, облепившем округлости ее девичьей фигурки.

– Смотри, как глубоко! – похвастался он, заходя в воду по пояс.

Это были давно забытые ощущения – поглаживание волн, резкое прикосновение ветра к обнаженному телу. Щурясь, Паком любовался солнечными зайчиками, танцующими на воде, вглядывался в текучее зеркало, в котором теперь отражалось ослепительно-прекрасное лицо Эммы…

На ферме Клутье через пятнадцать минут

Дора придирчивым взглядом обвела кухню, желая убедиться, что нежданные гости ни в чем не нуждаются. На столе, в самом центре, стоял заварочный чайник, вокруг него – пять чашек, сахарница, тарелка печенья и эмалированная кружка маленького Шарля, сидевшего на своем высоком детском стульчике.

– Забыла кувшинчик с молоком! – охнула хозяйка.

– Сидите, Дора! Я сама принесу, – сказала Жасент.

– В вашем положении, мадам Клутье, лучше себя поберечь! – нарочито нравоучительным тоном произнесла Брижит.

Ничто не доставляло Доре большего удовольствия, чем обращение «мадам Клутье». Каждый раз она радовалась этому, как дитя.

– О небо! Уж я стараюсь! Иначе мой муж начинает сердиться. Вы не представляете, какой он заботливый: пылинки с меня сдувает!

Уже оправившаяся от страха Анатали поглядывала на печенье. Томми устроился у ее ног и время от времени поскуливал, словно до сих пор чего-то боялся.

– Однажды я уже была в этом доме, – сказала Брижит. – Тогда еще был жив мой муж. Его позвали починить ткацкий станок Альберты, и я пришла вместе с ним.

– Я помню это, – сказала Жасент, ставя молочник рядом с заварочным чайничком. – В тот день у нас с сестрами не было занятий в школе.

Она присела, погружаясь в воспоминания. Жасент думала о том, что все люди в чем-то несчастны: кто-то горюет по умершим, кто-то – из-за безответной любви, кто-то – из-за болезней. Когда-то и вдова Пеллетье, как ее сейчас называли все в Сен-Приме, была миловидной молоденькой новобрачной, для которой было счастьем переехать на улицу Потвен, обустраивать свой быт и стряпать для мужа…

– Заходите ко мне поболтать, когда захотите, мадам Пеллетье! – любезно предложила Дора. – У меня, конечно, работы непочатый край, но и отвлечься, поговорить с гостьей всегда приятно. О парне своем не беспокойтесь, Лорик его разыщет и приведет.

Анатали тут же глянула на дверь. Ей совершенно не хотелось видеть безумного Пакома в доме дяди и пить с ним чай за одним столом.

«Он весь грязный, и он – грубиян! Ненавижу его! – подумала девочка. – Это из-за Пакома я не подарила цветы тете Доре!»

– Я собрала для тебя такой красивый букет, тетя Дора! – произнесла Анатали вслух, чтобы все узнали, с какими чудесными намерениями она пошла по тропинке, ведущей к озеру, а Паком все испортил.

– Не надо так расстраиваться, моя хорошая, – ответила Дора. – Возьми печенья и можешь собрать еще один букет!

– О нет! – воскликнула Жасент. – Анатали останется дома, с нами.

– Тогда нарви для меня сирени во дворе. Вы не против, Жасент? Анатали не придется никуда уходить…

– Вот здорово!

С этими словами девочка схватила печенье и с торжествующей улыбкой выскочила в коридор. Скоро Шарль допьет молоко, и они смогут поиграть, а вечером она расскажет о своих злоключениях дяде Пьеру, который утешит ее ласковым взглядом и поцелует в щеку. Выйдя на крыльцо, Анатали на всякий случай посмотрела по сторонам – словно ее обидчик мог прятаться где-нибудь неподалеку. Она вдруг подумала, что завтра утром ей придется идти в школу одной. «А если Паком подстережет меня на улице?» – мелькнула у девочки тревожная мысль, и страх вернулся.