Книга Компрессия - Сергей Малицкий

Кидди с досадой щелкнул браслетом.

– Теперь включен, – констатировал орг. – Информация. Рокки Чен связывался с Моникой с помощью телефона.

– С помощью чего? – не понял Кидди.

– С помощью телефона, – повторил Джеф. – Телефон установлен в баре в местечке под названием Лосиный Ручей. Связь производилась через диспетчера опекуна.

– Это далеко? – Кидди шагнул к купе.

– Полторы тысячи километров к северо-западу, – ответил Джеф.

– Где сейчас Моника? – спросил Кидди, отодвигая в сторону дверь салона.

– Дождалась медпомощи и улетела.

– То есть? – Кидди обернулся. – Зачем ей медпомощь?

– Она рассекла себе запястье, – Джеф вытянул руку и несколько раз взмахнул над ней второй рукой. – Вот так. Потом села на край бассейна и опустила в него ноги. Через полчаса прибыла медицинская помощь. Джеф считает, что опекун среагировал на изменения в состоянии гостьи хозяина. Гостье были введены лекарственные средства, кровопотеря возмещена физиораствором, рана обработана дермоуретаном. Затем ее погрузили в купе медпомощи. Перед отлетом гостья смеялась, что если бы она вызвала купе, оно прибыло бы быстрее, чем медпомощь.

– Зачем она это сделала? – прошептал Кидди.

– Джеф считает, что это поломка, – монотонно заметил орг.

– Какая поломка? – не понял Кидди.

– Поломка гостьи, – ответил Джеф и постучал себя по голове. – Вот здесь.

56

Это был тот самый странный день, который случается с каждым. Его узнаешь сразу, потому что он настигает тебя мгновенно, а не потом, не после, через годы или упущенные минуты. Он приходит и говорит «это я» и этим напоминает мгновения счастья, которые подобны светлякам в ночном лесу – ни с чем не спутаешь, конечно, если не испугаешься и не рванешь в сторону. Это день застывших предчувствий. Некоторые его минуют, почти не замечая, как проживают, не замечая, всю жизнь, так, что-то закололо в груди, или вдруг прихватил смешок на ровном месте, но чаще всего не заметить его невозможно. Вот мальчишка, воспользовавшись тем, что его мамаша увлеклась разговором с подругой, раскачивает качельки так, что они взмывают вертикально вверх и, вместо того чтобы опрокинуться к его облегчению на противоположную сторону, застывают на мгновение вертикально вместе с испуганным вскриком матери и расширенными зрачками мальца. Все обойдется, через мгновение они или перекинутся через железную ось, или пойдут обратно, но вот это мгновение наверху – это день предчувствий. Минуты обращаются в стеклянные шарики. Они падают медленно и монотонно. И каждый из них разбивается на шестьдесят ледяных иголок. И каждая иголка вонзается в обнаженное тело. И ты ползешь и зализываешь раны, и закрываешь беззащитное собой, и спасаешься от пронзительного взгляда тем, что окунаешь губы в лоно, и пьешь его, пьешь, и когда добираешься до лица, то видишь, что глаза замутились от нежности и губы не способны вымолвить резкое.

– Слишком хорошо.

– Ты о чем?

Сиф завернулась в одеяло, выскользнула на террасу и оседлала сухое дерево, прижавшись к нему разгоряченной плотью.

– Ты о чем?

Он сел напротив, понимая только одно: что у него нет ни слов, ни жестов, чтобы сейчас, в эту самую минуту, рассказать ей, что она для него значит. У него для нее есть только его собственная жизнь. Одна-единственная, початая, но далеко еще не выбранная до дна.

– Я о нас. – Она посмотрела на него так, словно увидела впервые. – Слишком хорошо. Так не бывает. Билл всегда говорил мне, что долгая равнина предсказывает пропасть. Спокойная река – водопад или море. Ливень – жару и засуху. К счастью надо добираться по ухабам и буеракам.

– Интересные слова – «ухабы» и «буераки». – Он сказал это столь серьезно, что она прыснула.

– Хорошо, пусть будут неровности и непроходимости.

– Я готов смириться с неровностями, но непроходимости категорически отрицаю!

– Ведь ты не говорил мне, что любишь меня?

Она наклонилась вперед и уперлась лбом в его переносицу.

– Не говорил…

– И не говори!

– Почему?

– Пусть это будет там, – она махнула рукой куда-то в сторону, задумалась на секунду, вскочила на ноги, поднялась на носках, встав на отполированный ствол, замахала руками сразу во все стороны. – Пусть это будет там, или там, или там, или там, но всегда в будущем! Понимаешь? Жить сегодняшним днем, но знать, что там будет что-то важное.

– Если смогу. – Он растерянно покачал головой. – Представь на секунду, что эти слова словно… поцелуй. И ты говоришь мне так же. Не целуй меня пока. Пусть это будет там. В будущем. И я отвечаю тебе: не понимаю.

– Это разное.

Она шагнула к нему, обняла, прижалась, поймала губы и мгновенно лишила его и дыхания, и речи.

– Послушай, – спросил Кидди, когда смог говорить. – Примерно пять – шесть часов назад я вырвал из-под языка волоконце утвердителя. Сейчас мне кажется, что я видел чудесный, удивительный сон. Но тогда, сразу после пробуждения, я был уверен, что это была реальность! Что я просто вышел из одной комнаты и вошел в другую. Понимаешь? Скажи мне. Вот. Эти два крыла, эти два видения, пусть они будут как поцелуй и удивительные слова о любви. Что из них Земля, а что, к примеру, долина ночного леса?

– И Земля, и долина ночного леса, и ледяная страна у студеного моря, и все, что хочешь, – это слова любви. – Она сняла руки с плеч Кидди и, расставив их в стороны, стала ходить по стволу дерева. – Или слова ненависти. Или слова равнодушия. А сны, что видят те, кто мельтешит в виде искристого тумана, – это паузы между словами. А поцелуй – это я! Сомневаешься?

– Нет, – улыбнулся он. – Уверен в этом. Но ведь ты не клала утвердитель под язык? И не вырывала его? Как ты справляешься со… снами?

– Как? – Она вновь опустилась на ствол дерева, потянула к себе тонкое одеяло, которое Кидди держал в руках. – Твой отпуск заканчивается завтра?

– Да.

– Глупо, – она прикусила губу. – Люди должны летать, как птицы, или расти, как деревья. Не думать об отпуске, о работе, о жилище… Так глупо тратить на это жизнь. Эта работа, отпуск, эти хлопоты, обязательства – это все словно придуманная зима. Ее могло не быть, но кто-то слишком изобретательный придумал ее и предъявил человечеству, и с тех пор большая его часть воспринимает зиму как данность. Мерзнет и мучается.

– Глупо, – кивнул Кидди. – Нет бы взмахнуть крыльями – и косяками к югу. Или придумать что-то гораздо более теплое.

– Ты никому не расскажешь об этом? – она смотрела на него испытующе. – Более того, ты никогда не будешь спрашивать у меня об этом, даже если я не скажу почти ничего?

– Конечно, – прошептал Кидди.

– Вот, – она повернулась к нему плечом и оттянула пластырь. – Мне не нужно глотать или пить что-либо. Вот он.