Книга Страсть Клеопатры - Энн Райс

– Конец, – повторила Джулия, словно боясь этого слова. – Каким представляется вам, Сибил, конец вашей с ней истории?

– Конец всей этой путаницы, безусловно, поможет нам обеим, – ответила Сибил. – Как описать вам мое отчаянное желание быстрее встретиться с ней, заглянуть ей в глаза, взять ее за руки?

Она помолчала, а потом продолжила:

– Рамзес, отвечая на ваш вопрос, я могу сказать, что в ходе вашего праздника кое-что действительно изменилось. Там мы с ней впервые видели один и то же сон. Мы по очереди преследовали друг друга по улицам какого-то города. А какой-то детский голос звал свою мать. По-гречески. Это было слова «мама», безостановочно повторявшееся. А потом мы оказались друг перед другом, стоя по разным берегам какого-то узкого канала. Мы впервые смотрели одна другой в глаза, видя все очень четко, и ничто не отвлекало нас. Мы с ней говорили.

– Какими же словами вы обменялись при этой встрече? – спросил Рамзес.

– Она спросила у меня, где я прячу ее сына. Где я прячу ее воспоминания о нем. А я ответила ей… – По щекам ее снова покатились слезы. – А я ответила ей, что никогда не стала бы ничего от нее скрывать.

– Она теряет свои воспоминания, – сообщила Джулия. – Она сама сказала мне об этом сегодня в храме. В частности, теряет воспоминания о своем сыне Цезарионе. Она его совсем уже не помнит. Но теперь она знает, что он у нее был, и это терзает ее. «Бездонная темнота в сознании». Именно такими словами она описала место в своей памяти, где должны храниться воспоминания о ее сыне. Но которых там нет.

– А она говорила тебе что-то конкретное о Сибил? – спросил Рамзес.

– Нет, но было что-то такое, что она утаивала от меня и не хотела рассказывать. Я спросила у нее, почему ее психическое состояние так печально отражается на ее теле. Она мне не ответила. Но наступил момент, когда мне показалось, что ее дергают какие-то невидимые силы. Думаю, что это было тогда, когда напали на Сибил. – На глазах у Джулии появились слезы. – Мне было ее так жалко. Я ненавидела ее и ничего не могла с этим поделать, но тем не менее мне было ее очень жалко.

Голос Джулии смягчился, превратившись чуть ли не в тихое бормотание:

– Каково это не иметь собственной души? И вслепую искать свою душу, которая живет в другом человеке? Каково это сознавать, что сама ты представляешь лишь пустую оболочку?

– Человек, напавший на меня, – сказала Сибил, – знал меня по имени. Он обвинял меня в том, что я вторглась в ее сознание и пытаюсь уничтожить его царицу.

– А, значит, это все-таки был он, – отозвался Рамзес. – Я так и подумал, что это был тот доктор, с которым она вместе путешествовала. Теодор Дрейклифф. Таким образом, становится понятно, что Клеопатре тоже известно о вас. Что она чувствует ваше присутствие так же, как вы чувствуете ее. И что она могла чувствовать это и до сегодняшнего вечера, до того как вы с ней оказались в пределах прямой видимости друг друга.

– Я отправила ей послание, – застенчиво прошептала Сибил, как будто в этом было что-то постыдное. – Я отправила ей послание, когда находилась на борту «Мавритании». Я сообщила ей свое имя и спросила, как я могла бы ее найти.

– Вы получили от нее какой-то ответ? – поинтересовалась Джулия.

– Только если можно считать ответом появление человека, приставившего мне нож к горлу, – сказала она, и губы ее снова предательски задрожали в преддверии новых слез. – Я же хотела ей помочь. Я хотела помочь нам обеим. А теперь у меня такое чувство, будто я совершила что-то чудовищное.

– Нет, ничего чудовищного вы не сделали, Сибил, – быстро сказала Джулия. – Совершенно ничего.

– Но вы ведь считаете, что это сделала она, верно? – спросила Сибил.

Она старалась подавить всхлипывания, и от этого говорила таким несчастным тоном, что Джулия прижала ее к себе еще крепче.

– Она видится вам злодейкой, монстром, – продолжала Сибил. – И вы не поможете ей, потому что верите, что мне будет лучше, если она будет продолжать впадать в прострацию, как вы недавно выразились. Но если то, что вы говорите, действительно так, то она будет страдать от своего безумия вечно, потому что не может умереть. И предполагается, что мне от этого должно быть намного легче, более того, я даже должна чувствовать себя комфортно. Но если я заявлю вам, что связь, которую я ощущаю с ней, крепче и сильнее любви, которую я чувствовала к кому бы то ни было в моей жизни, даже к моим покойным родителям, вы просто мне не поверите, да? Вы решите, что меня ослепляют эмоции и необычная природа этой связи, как вы это называете. Вы подумаете, что я просто не в состоянии отнестись к ней объективно. Неспособна должным образом оценить ее преступления.

– Она отнимала человеческие жизни сознательно, Сибил, – сказал Рамзес, стараясь произносить это как можно мягче; но даже от этих тихих слов Сибил зажмурилась и замотала головой. – Она крушила людей вокруг себя как существо, попирающее все человеческие законы, бессердечное, лишенное души, как заметила Джулия. И она способна делать это снова.

– Я знаю, – с несчастным видом ответила Сибил. – Я это знаю. У меня такое чувство, будто я присутствовала при этом. Но я также была свидетельницей ее боли и смятения. Теперь я это понимаю. Я чувствую ее страх. Ее дрожь перед окружающей темнотой. И это берет верх над всем тем, что вы мне говорите о ней, о том, какая она есть на самом деле. Я проехала полмира ради вас, мистер Рамзи, считая, что вы можете стать ключом к разгадке моих снов. Но мы с ней… я и она… кто мы?… – Она умолкла, не в силах продолжать.

– Мы рады вашему приезду, Сибил, – прошептала Джулия. – Вы должны это знать. Мы все рады, что вы приехали к нам.

– Найдите ее. Прошу вас. Найдите и освободите ее, чтобы мы смогли узнать, совпадают ли ее ощущения с моими. Найдите ее, чтобы мы смогли выяснить, не изменит ли наша с ней встреча каким-то образом природу нашей связи, пока эта связь не уничтожила нас обеих. И позвольте ей предстать перед вашим судом, по крайней мере, а не перед судом тех, кто сейчас удерживает ее в плену. Потому что я чувствую ее страх перед этими людьми так, как будто в теле моем испуганно трепещет второе сердце.

Эта мольба повергла присутствующих в долгое и тягостное молчание. А Сибил упала на грудь обнимавшей ее Джулии и дала волю собственным слезам.

В том, что с ней произошло, был виноват Рамзес. Он и только он. Он жестоко поступил с той женщиной, и у него не было другого пути, кроме как исправить все самому. Как и Сибил, он не слишком верил в теорию Джулии или просто считал слишком уж зыбким ее сомнительное предположение о том, что Клеопатра – это деградирующее подобие человека, некая аберрация, а Сибил – носитель ее истинной возродившейся души. Все слишком просто. Но имело ли это какое-то значение сейчас? Что могло быть важнее, чем исцелить несчастную женщину, рыдающую от страданий, причиненных его поступком, женщину, которая проделала очень долгий путь под таким психологическим давлением – и все ради того, чтобы едва не лишиться жизни от ножа какого-то пьяного одержимого. Да, сейчас главным для него было дать ей передышку от того кошмара, который преследует ее с момента воскрешения Клеопатры. Это было самое важное.