Книга Его Величество - Владимир Васильев

«…Наконец, с Божией помощью армия под водительством фельдмаршала графа Паскевича переправилась по нашему с ним согласованию на левый берег Вислы и движется к Варшаве. Ее никто не остановит. И ты бы уже не остановил. Паскевич тебя бы не послушал. Уж больно много бед принесли польские солдаты, выученные тобой, любимые тобой.

Прости — я не виню тебя за любовь к полякам. Ты всю жизнь прожил среди них, сросся с их землей, с ее корнями. Я понимал твои просьбы, в которых ты просил добиться послабления польским полкам, когда в 1830 году затевался мною поход в Голландию. Ты просил за них даже после того, когда они чуть не убили тебя, просил не быть с ними жестоким. Добрая душа твоя, Константин, не могла согласиться с тем, что они тебя предали. Ты так и ушел от нас с верой в своих поляков, с надеждой, что они обязательно образумятся….»

Думая о Константине, Николай Павлович невольно сравнивал итог жизни брата с результатами своего почти шестилетнего правления.

«Я взялся за создание Свода законов империи, но работа идет медленно. С первого года восшествия на престол собирался заниматься крестьянской реформой, но передо мной возникали препятствия: война с турками, революции в Европе, восстание в Польше, холера… …проекты крестьянской реформы, которые подготовил комитет 6 декабря 1826 года, одобрены не были. Протестовал цесаревич Константин Павлович, — думал император, глядя на колыхавшуюся впереди колесницу: — В 1830 году реформы были остановлены ввиду решительного протеста цесаревича Константина Павловича. Ранее Константин Павлович выступал против проектов по изменению Табеля о рангах и Административной реформы… Достаточно!» — усилием воли он остановил поток обвинений в адрес цесаревича, но, остановив, вдруг понял, что открыл перед собой страшную тайну своего отношения к брату, которую давно уже прятал от себя.

Он любил Константина, как родного человека, как старшего брата, уважал за ум, доброту, и, возможно, не случись смерти императора Александра Павловича, их отношения оставались такими же. Но в ноябре 1825 года цесаревич его обманул, сразу не раскрыв тайны отречения, а потом еще долго вел переписку с генералами, готовившими дворцовый переворот вместе с Марией Федоровной.

«Он будто бы делал величайшую милость, уступая мне престол, хотя престол принадлежал мне по закону. За эту милость он требовал уступок, заставлял прислушиваться к его мнениям, считая, что он на все это имеет право», — мелькнула мысль.

— Прости, брат, — прошептал Николай Павлович и отвел взгляд от колесницы.

Николаю Павловичу легко дышалось, легко думалось. Он впервые не чувствовал множества невидимых пут, связывающих его действия, мысли…

Путь траурной процессии до Петропавловского собора проходил под дождем. Дождь не переставал лить, пока прощались с Константином Павловичем. Под дождем Романовы покидали Петропавловскую крепость, и только на выезде из Петербурга их утомленные лица осветило еще горячее августовское солнце.

* * *

Получив три дня назад диспозицию предстоящего штурма Варшавы, император в беспокойстве ожидал решительного известия. Когда ему сообщили о прибытии офицера, у Николая Павловича не выдержали нервы, он сам вышел навстречу.

— Ваше величество, флигель-адъютант ротмистр… — молодой офицер от волнения оборвался на полуфразе.

— Александр! Вот это встреча! Молодец Паскевич, удружил, — воскликнул император, узнав в посланце внука Суворова.

Николай Павлович целовал Александра, то и дело, отстраняя его, пристально вглядываясь в лицо и повторяя:

— Окреп! Повзрослел! Совсем мужчиной стал!

По дороге к летнему дворцу они говорили о русско-турецкой войне, взятии Варны, осады Шумилы. Опять, как и на Балканах, вспоминали ночь с 14 на 15 декабря 1825 года, когда Николай Павлович завидев юного Суворова среди приведенных на допрос мятежников, поверил в невиновность юноши и отпустил его.

— Растешь! — радостно осматривал флигель-адъютанта император и заставлял его снова и снова рассказывать о событиях последних трех дней под Варшавой.

В письме фельдмаршал сообщал — после двухдневного штурма Варшавы, остатки мятежной армии отступили к Модлину. Гвардия, под личным предводительством великого князя Михаила Павловича, вступила 27 августа в покоренную столицу Польши через Иерусалимскую заставу. «Варшава у ног вашего императорского величества», — доносил Паскевич.

В этот же день император писал фельдмаршалу:

«…Слава и благодарение всемогущему и всемилосердному Богу! Слава тебе, мой старый отец-командир, слава нашей геройской армии! Как мне выразить тебе то чувство беспокойства, которое вселило во мне письмо твое от 24-го числа, все, что происходило во мне те три бесконечных дня, в которые между страхом и надеждой ожидал роковой вести и, наконец, то счастье, то неизъяснимое чувство, с коим обнял я твоего вестника.

Ты с помощью Бога всемилосердного поднял вновь блеск и силу нашего оружия, ты наказал вероломных изменников, ты отомстил за Россию, ты покорил Варшаву — отныне ты светлейший князь Варшавский! Пусть потомство вспоминает, что с твоим именем неразлучна была честь и слава русского воинства, а имя твое да сохранит каждому память дня, вновь прославившего имя русское. Вот искреннее изречение благородного сердца твоего государя, твоего друга, твоего старого подчиненного. Ах! Зачем я не летел за тобой, по-прежнему в рядах тех, кои мстили за честь России; больно носить мундир и в таковые дни быть приковану к столбу, подобно мне несчастному…»97

После падения Варшавы мятеж тихо затухал сам. Один из польских командиров Ромарино с 14 000 воинов при 42-х орудиях перешел в Галицию и 5 сентября сдался австрийцам. Вместе с ним удалился из Польши князь Адам Чарторыжский. Часть поляков ушла в Пруссию. И только 9 октября сдалась последняя крепость Замостье.

В Петербурге окончание войны отпраздновали 6 октября торжественным парадом на Марсовом поле. В Варшаве молебствие и парад по случаю завершения сражений с мятежниками проходил раньше — 4 октября. Парадом командовал великий князь Михаил Павлович.

11 октября император Николай I прибыл в Москву, а через три дня приехала туда Александра Федоровна и следом за ней наследник. Генерал-адъютант Бенкендорф, сопровождавший государя, писал:

«…При выездах толпа бежала им навстречу и сопровождала радостными криками их экипажи. Государь, посещая с обычной своею деятельностью общественные заведения, работал между тем неусыпно над преобразованием управления царства Польского и над слиянием западных наших губерний, в отношении к их законам и обычаям, с великороссийскими. Дано было новое направление Виленскому университету и другим местным училищам введением в них преподавания русского языка как основы всего учения. Бездомное и вечно беспокойное сословие шляхты было отделено в правах и привилегиях своих от истинного дворянства и обращено в нечто среднее между помещиком и землевладельцем. Наконец, присутственные места и должностные лица, вместо прежних польских своих названий, получили те же, как и в России. В это пребывание двора в Москве привезли туда все знамена и штандарты бывшей польской армии, и государь приказал поставить их в Оружейную палату, в числе трофеев, скопленных тут веками. Там же, на полу, у подножья императора Александра, была разложена и хартия, некогда пожалованная царству Польскому…»98