Книга Артур Артузов. Ас разведки и контр-шпионажа - Юрий Ленчевский

Последний этап анненковщины можно было бы назвать бегством. Каменные ворота Джунгара, за которыми иной мир, чужие народы. Граница делит анненковскую «армию» на две: одни идут с Анненковым на чужбину, другие поворачивают обратно, к родным гнездам. Но вот суждено ли им было увидеть своих близких?

«Все уничтожено… — писал Анненков в своих записках о "колчаковщине". — Один за одним, в полном порядке, с песнями, с музыкой уходят полки из деревни… Первыми и последними… идут самые надежные. В середине — артиллерия и мобилизованные. Куда идут, никто не знает, даже начальник штаба. Продуктов — на десять дней. Особенно трудно уходить драгунскому полку, сформированному из этого же района, уже признавшего Советскую власть… Слышится приказ атамана: "Полкам оттянуться друг от друга на две версты!". Полки оттянулись, теперь они уже не видят друг друга. Остановка.

К одному из средних полков подъезжает атаман, приказывает спешиться, снять все оружие, отойти от оружия на 600 шагов. Все недоумевают, но исполняют приказ без промедления.

Личный конвой атамана — между безоружным полком и оружием. Атаман медленно подъезжает к полку.

— Славные бойцы, — говорил он, — два с половиной года мы с вами дрались против большевиков… Теперь мы уходим… вот в эти неприступные горы и будем жить в них до тех пор, пока вновь не настанет время действовать… Слабым духом и здоровьем там не место. Кто хочет оставаться у большевиков, оставайтесь. Не бойтесь. Будете ждать нашего прихода. От нас же, кто пойдет с нами, возврата не будет. Думайте и решайте теперь же!

Грустные стоят люди: оставлять атамана стыдно, бросать Родину страшно.

Разбились по кучкам. Советуются. Постепенно образовались две группы. Меньшая говорит:

— Мы от тебя, атаман, никуда не уйдем!

Другая, большая, говорит:

— Не суди нас, атаман, мы уйдем от тебя. Но мы клянемся тебе, что не встанем в ряды врагов твоих.

Плачут. Целуют стремя атамана…

Оружие уходящих уложено в брички. Последнее прощание, и полк двумя толпами уходит в разные стороны — на восток и на запад.

Изъявившие желание вернуться в Советскую Россию были раздеты, потом одеты в лохмотья и в момент, когда проходили ущелья, пущены под пулеметный огонь оренбургского полка».

Вот бесстрастный документ, изобличающий Анненкова в этом маниакальном изуверстве.

«1927 год, 5 дня. Мы, нижеподписавшиеся, консул СССР в Чугучаке Гавро, начальник погранзаставы Джербулак Зайцев, секретарь ячейки Фурманова, шофер Пономарев, составили настоящий акт в нижеследующем: сего числа мы прибыли на автомобиле в район озера Ала-Куль и, не доезжая до самого озера трех приблизительно верст, в местности Ак-Тума нашли пять могил, четыре из которых с надмогильными холмами, а одна из могил открыта и наполнена человеческими костями и черепами…

В местности Ак-Тума была приготовлена особая часть из Алаш-орды, которая изрубила расформированных (Анненковым) числом около 3800 человек».

Потрясающее вероломство!

Какие мотивы стояли за этим внешне бессмысленным актом? Ради чего Анненков загубил тысячи молодых жизней?

Первый и главный мотив — боязнь этих людей, по преимуществу обманутых им трудовых крестьян — чернодольских, славгородских, омских, семипалатинских, тех, кого забривал «во казаки» из-под палки, кто, по обыкновению, шагал в середине маршевых колонн, практически под конвоем надежных подразделений атамана.

Анненкова пугал призрак восстания в своих частях… Разбитый по всем направлениям, потерявший всякую надежду на свои части, он в марте 1920 г. направляется к западной границе Китая и приступает к осуществлению задуманного плана, чтобы истребить на 75–80 % своей части, дабы предупредить восстание… Для этой цели Анненков издал вероломный приказ, в котором как истый предатель и провокатор по отношению к своим же солдатам объявил, что все солдаты, желающие вернуться на Родину, могут вернуться, дабы не нести тяжести неизвестного пути. Приказ был написан в торжественном стиле…

Кроме того, расправой над тысячами сочувствующих большевикам Анненков «сбивал красную пену», намереваясь с костяком единомышленников прорваться на Дальний Восток к Семенову. Но при попытке прорваться был заключен китайцами в тюрьму, откуда взывал к правительству Японии, прося об освобождении из Синьцзянской тюрьмы: «Честью русского офицера, которая мне так дорога, я обязуюсь компенсировать Японии свою благодарность за мое освобождение».

В могилах близ Ала-Куля остался лежать почти весь драгунский полк. Люди были порублены шашками. Брели они к месту расправы партиями по 100–200 человек.

Советский консул писал в Москву из Чугучака:

«За два месяца были приготовлены могилы. Крупные баи и другие прислужники Анненкова объявили населению, что могилы предназначены для хранения оружия. Специальные люди под видом проводников провожали анненковских солдат к могилам, где их уже ожидали…». Всех, кто шел на Родину, посылали в город Карагач, хотя такого города не было…

Что же представляла собой «армия» Анненкова?

О тех, кого он считал надежными, говорили: были сыты, хорошо одеты и не скучали. Не слишком опасная, по преимуществу полицейская служба у Анненкова привлекала к нему, помимо казачьей верхушки, людей, лишенных настоящей опоры в жизни, искателей легкой добычи, дезертиров, уголовников.

Анненков, как мы видели, пополнял вою армию также и за счет мобилизованных крестьян. Их-то по преимуществу и засыпали потом пески Ала-Куля. Однако основным контингентом пополнения были добровольцы. К Анненкову липло главным образом состоятельное сибирское и семиреченское казачество, а частью и середняки, привлеченные посулами атамана обеспечить им богатую жизнь.

Кулацкая верхушка крепко держалась за казачьи привилегии: земельный надел в 52 десятины на хозяина, с запасом до 10 десятин, территориальная обособленность и, наконец, войсковой округ и войсковой атаман (иначе — особое управление). Анненков обещал закрепить эти привилегии навечно.

Анненков выделял нарождающуюся национальную буржуазию Туркестана и с ней заигрывал, стремился использовать в своих целях Алаш-орду — национальную байскую организацию. Были сформированы два алашских полка, потом еще один, получивший наименование «конно-киргизский». А чтобы подчинить их себе не только дисциплиной, но мыслью и духом, привлек для этого «наставников» из числа мулл, явно алаш-ордынской ориентации. Сначала это было сделано для 5-й стрелковой дивизии, приданной Анненкову приказом командира белогвардейского степного корпуса. В приказе говорилось: «Для удовлетворения религиозно-нравственных нужд джигитов киргизских полков разрешаю пригласить лиц мусульманского духовенства (мулл) с отпуском на их содержание средств из казны».

Правитель Семиречья являл каждым своим шагом и жестом барское пренебрежение к массам, барское честолюбие. Позерство, откровенное упоение властью были его второй натурой. В личном владении атамана состояла прекрасная конюшня скаковых лошадей. С ней он перевалил Джунгар, а в Китае она стала конным заводом, который Анненков содержал поначалу на паях с губернатором Синьцзянской провинции. У него были личный повар, личный парикмахер, личный гардеробщик. Каждый день его видели в новом мундире: сегодня он кирасир, завтра — лейб-атаманец, послезавтра — улан или гусар. При атамане был отряд телохранителей, хор песенников, управляющий личным зверинцем (помимо лошадей он таскал за собой волков, медведей, лис). После обеда его ублажал духовой оркестр. Был у него и палач — некий пан Левандовский, с которым он обходился весьма учтиво.