Книга Язык в революционное время - Бенджамин Харшав

На самом деле идишская литература существовала уже сто пятьдесят―двести лет, а ивритская началась шестьдесят-семьдесят лет тому назад. Но в тот период, о котором мы говорим, обе они сильно обогатились — в прозе, поэзии и публицистике. Здесь положено начало светской литературе, здесь появляется лучшая книга для еврея — книга, отражающая его нужды и вопросы. Литература на иврите перестала ограничиваться жанром «вопросов и ответов» [т. е. религиозных респонсов] и библейских комментариев и превратилась в богатый мир размышлений о судьбе народа в связи с судьбой мира и о судьбе индивидуума в его отношениях с судьбами мироздания и общества. Впервые в ивритской литературе был поставлен вопрос о существовании нации и ее судьбе, и само появление этого вопроса стало революцией по сравнению с предшествующими веками. Подверглись пересмотру все основания жизни, все ценности существования и все отношения — к человеку и природе, к религии и труду, к ребенку и семье, к Эрец Исраэль и «гоям» — все это превратилось в обсуждаемые проблемы. Впервые была предпринята попытка понять еврейскую историю, признать, что в ней есть место еврейской национальной поэзии и фольклору, а также еврейской музыке. Появлялись художники и скульпторы, чье искусство выросло из еврейской жизни, и как ответ еврея миру искусства был создан оригинальный стиль.

В течение нашей жизни никогда не прекращался спор: какова природа этого периода? Был ли это период подъема творческой жизни — подъема экономических, политических и культурных сил, или период упадка, истощения всех сил? Несомненно, имело место и то и другое. Экономическая реальность того периода знала и взлеты, и падения. Коллапс социальных институтов, разрушение гетто и крушение вековых способов существования, погромы и бурные, полные потрясений человеческие судьбы — следствием всего этого явились фундаментальные изменения в жизни евреев: экономический подъем, перемены в экономической структуре, движение к новым профессиям и странам; возникновение новых центров жизни нации, внутренняя миграция из деревень в местечки, в большие города и в дальние страны, к новым землям и континентам; социальная дифференциация, появление у евреев новых классов. Только народ, у которого есть родина, находит решение в иммиграции — нация занимает новые территории расселением. Но миграция внутри диаспоры, из одной диаспоры в другую, без пристанища и без родины, превращается в постоянную реальность противоречий, из решения она превращается в судьбу. Такая миграция делает еврея кочевником; целое поколение было брошено в кочевой быт, составлявший все содержание его жизни; они дышали им и питались им.

И из всего этого возникло стремление придать еврейской жизни новые очертания — разрушить окаменевшие формы и банальные мысли острой и жестокой критикой, чтобы проложить путь миру новых идей и ценностей. Ни одна из этих попыток не находит опоры в лишенном корней еврейском бытии. Была ли это война за просвещение — ивритское, еврейское или ассимиляторское, борьба за буржуазность — или это была социалистическая война за рабочий класс с пролетарским лицом и за новую культуру и независимые ценности, — в любом случае она слабо затронула диаспорное существование, выбивавшее почву из-под ног бунтарей и пресекавшее любые попытки оригинального творчества. Но эти проявления распада и разрушения также послужили основой богатому и разностороннему духовному брожению. Духовная жизнь внезапно наполнилась борьбой мнений, бурей поисков, нашедших художественное и критическое воплощение, — возникло изобилие формулировок благодаря появлению социальной дифференциации, влиянию различных факторов и разных культур. Национальные и социальные вопросы стали заметными факторами еврейской жизни.

Это был величайший период брожения — такого никогда не было и не могло быть в жизни диаспоры, пока существовали рамки гетто. Конечно, в гетто появлялись великие умы, гигантские фигуры, но они были связаны строгими ограничениями религиозного быта, закрепленными поколениями. В тот период все отклонилось с прямого пути поколений, вся жизнь была поставлена под вопрос, и подавляемые ранее силы, рвущиеся к иной жизни, к широко открытым пространствам, внезапно вышли наружу. Любая диаспора пробуждает надежды и разрушает их, у любой диаспоры свои особые проявления, в каждом регионе были собственные попытки выйти из гетто в большой мир, из узких улочек — в поле, в лес, на «общечеловеческие» улицы, вырваться из экономического и политического гетто, вырваться из духовного гетто на широкий простор мысли и свободной жизни для человека и всего поколения, к самообновлению и независимости.

II

Еще много лет этот период будет казаться нам переполненным великими и необычными силами. Его действующие лица — Ахад ха-Ам, Бялик, Бердичевский, Перец — будут в наших глаза великанами, которых и сравнить-то не с кем. Еще долго нам предстоит черпать из богатой сокровищницы, открывшейся тогда во всех сферах художественного творчества. В тот период под влиянием И. Л. Переца, Хермана[119] и других возник и идишский художественный театр; появились первые ростки ивритского театра (И. Кацнельсон, Н. Д. Цемах, М. Гнесин)[120], который позже приведет к открытию театра «Габима» в Москве и в Эрец Исраэль; началось серьезное изучение еврейского фольклора и народных песен (Марек[121], Ан-ский); стали открываться ежедневные газеты на иврите и на идише. Это ощущение возрождения разделяли и некоторые западные евреи, особенно в Германии, где сохранялась связь с ивритоязычными духовными богатствами. В Германии хасидские истории, а также сборники лирической поэзии и еврейских сказок появились в качестве отражения особой философской идеи. Берлинский Jüdischer Verlag под влиянием Бертольда Файвела[122] и особенно Мартина Бубера привил своим читателям уважение к ценностям еврейской культуры и хасидизма откровения (рабби Нахман из Брацлава) и другим достижениям немецкого еврейства. Существовала и еврейская партия («Возрождение»), чье мировоззрение основывалось на подъеме национальных сил: создавалась литература на идише и на иврите, появился еврейский рабочий класс, политические организации, общественные и демократические движения и светские органы общинного самоуправления; они добивались еврейской автономии, которая приведет к объединению всех сеймов (парламентов)[123] и, наконец, в результате и как апогей еврейского ренессанса — к появлению своей территории и независимости евреев. Эта концепция базировалась на ощущении подъема в жизни народа. Члены этого движения, сионисты-социалисты под разными названиями — рабочие сионисты, Поалей-Цион и др. — собирались в те дни и разрабатывали радикально противоположную теорию. Их теория построена на признании судьбы поколения и растворения в диаспоре; они видели экономическое вырождение, разрушение классов без формирования нового класса. Признание слабости еврейского пролетариата вело к различным умозаключениям: к отрицанию самого его существования, к признанию его люмпен-пролетариатом, поскольку его следы заметны лишь в отсталых профессиях. Ивритскую и идишскую культуру они считали лишенной корней, и страх вырождения заставлял их обращаться к территориалистскому решению.