Книга Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере - Людмила Новикова

Хотя на Севере отсутствовали острые земельные противоречия, а земля не имела большой ценности, споры о землепользовании в крае возникали регулярно и были крайне запутанными и трудноразрешимыми. В Архангельской губернии не было проведено даже предварительное межевание крестьянских и государственных земель, начатое в стране после крестьянской реформы 60-х годов XIX века. Землемерные работы, начавшиеся только в 1912 г., были свернуты с началом мировой войны[619]. Пользуясь неясными границами владений, в 1917 г. крестьяне не только перестали платить пошлины за пользование казенными и монастырскими угодьями, но и стали произвольно расширять общинные владения. В своих резолюциях и наказах Учредительному собранию крестьяне требовали закрепить за ними все прежние арендные земли и передать дополнительные участки в бесплатное пользование[620].

Революция, приведя к расширению крестьянского землепользования, также ожесточила поземельные споры внутри самой деревни. Например, в Печорском уезде с лета 1917 г. шла борьба за пользование рыбными тонями на реке Печоре между крестьянами Пустозерской волости, настаивавшими на своем традиционном праве владеть угодьями, и жителями Усть-Цильмы, которые, используя революционную риторику, настаивали на равном доступе всех граждан к земле и ресурсам[621]. В Онежском уезде споры крестьян Кожской волости и деревни Кривой Пояс Пудожской волости вокруг земель соседнего Кожеозерского монастыря дошли до открытых кровавых столкновений[622].

Враждовали не только соседние волости, но и крестьяне внутри одного общества. Во многих общинах шли переделы земель, связанные с возвращением домой солдат-фронтовиков, увеличением числа вдов, которые после гибели мужей возглавили домохозяйства, и притоком в деревню оставшихся без работы отходников. Революционная риторика равенства повлияла на бóльшую уравнительность при переделах. Однако переделы затронули не все общины губернии и редко были полными. В период с 1917-го по 1919 г. они прошли лишь в 153 из 665, или менее чем в четверти, поземельных общинах губернии, причем преобладали частичные прирезки и поравнения земель[623]. Таким образом, архангельская деревня не была накрыта волной «черного передела», и значительная часть крестьян продолжала ждать законодательного урегулирования земельных отношений. Например, как сообщал Архангельскому губернскому земскому собранию в сентябре 1918 г. гласный от Шенкурского уезда, во многих местах крестьяне «ждут разрешения земельного вопроса от центра и только делают поравнения»[624].

Чем дольше длилось ожидание, тем туже затягивался узел земельных конфликтов. Одной из причин этого были непоследовательные решения властей. Так, уездные земельные комитеты в 1917 г., а позже земельные отделы исполкомов советов часто предоставляли решение вопроса о нормах землепользования самим волостям и общинам. Тем временем губернские органы власти предписывали общинам собственные нормы, которые противоречили друг другу. В частности, это касалось пользования так называемыми расчистками, а именно участками казенных лесов, переданными крестьянским хозяйствам для разработки в пашню.

К расчисткам прибегали треть всех крестьянских хозяйств, и они, как правило, значительно превышали площадь наделов. Расчистки требовали большого вложения труда. Поэтому крестьянские хозяйства раньше получали их от казны в бесплатное пользование на сорок лет, после чего расчистка поступала в общинный земельный фонд и могла сдаваться в аренду[625]. Стихийные переделы расчисток, по которым еще не истек срок пользования или которые превышали средние размеры расчисток, привели к противостоянию между старыми хозяевами, затратившими на их разработку значительный труд, и новыми претендентами на уже облагоображенные участки. Два принципа, регулировавшие землепользование внутри общины, а именно право на равный доступ общинников к земле и угодьям, вышедшее на первый план в годы революции, и трудовое право на пользование результатами вложенных усилий, имевшее особенно долгую традицию на Севере, вошли в противоречие друг с другом.

В 1917 г. вопрос о расчистках в каждой волости и общине решался по-своему. В одних волостях были перераспределены только расчистки, превышавшие среднюю волостную норму, или те, по которым истек срок пользования, в других в передел пошли все расчистки, а в третьих переделы расчисток вовсе не производились. Конфликты были еще более острыми из-за отсутствия четких планов земельных участков, а часто и докуметов о границах, размерах и сроках пользования расчистками. Поэтому, как только право фактического владения было оспорено, тяжбы о расчистках становились бесконечными и едва ли разрешимыми[626].

Постановления губернских органов власти еще больше запутали вопрос о землепользовании. Так, в феврале 1918 г. четвертая сессия Архангельского губернского земельного комитета и первый Архангельский губернский съезд советов, постановив передать земельным комитетам казенные, монастырские, церковные и частновладельческие земли, оставили расчистки прежним владельцам, если они не превышали «трудовую норму». Однако в июле 1918 г. второй губернский съезд советов решил отобрать все расчистки и поделить по количеству едоков[627]. В сельских общинах сторонники и противники переделов отстаивали свои права, апеллируя к соответствующим решениям властей. В итоге, придя к власти в августе 1918 г., антибольшевистское Северное правительство получило в наследство крайне запутанные земельные нормы. Оно встало перед необходимостью не только решить общий вопрос о крестьянском пользовании казенными и церковными землями, но и всерьез вмешаться в поземельные споры в самой деревне.