Книга Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота - Жан Маркаль

И так далее, все в том же духе. Интересуясь всеми древними и современными языками, аббат Буде попутно переписывает на свой лад историю человечества. Таким образом, он дает понять, что имя Каин происходит от „to coin“, чеканить монету, изобретать: разумеется, разве не Каин считался предтечей кузнецов и металлургов? Содом образован от „sod“ („земля“) и „doom“ („судить, осуждать“), что полностью подтверждает известную репутацию этого города. И всякий раз, когда это возможно, Буде привязывает свои объяснения к родному краю, к части своего „кромлеха“.

Такие сумбурные идеи аббата вполне соответствуют тому духу кельтомании, который охватил просвещенную публику в XIX веке. Основой для его концепций и рассуждений о кельтской цивилизации стали идеи, извлеченные из работ Анри Мартена и Амедея Тьерри, из трудов „Кельтской Академии“ и историков-романтиков. Для аббата Буде, как и для перечисленных выше авторов, мегалитические сооружения принадлежали друидам и служили для жертвоприношений. Все это — чистейшей воды вымысел.

Однако, как видно, Анри Буде не сомневается в истинности этих гипотез и относится к своему научному труду со всей серьезностью: получателями обязательного авторского экземпляра становятся как просвещенные люди того времени, так и научные общества. Результат не замедлил себя ждать: произведение аббата получило отзыв в научном мире, но не столь лестный, как, вероятно, хотелось бы аббату. Резюме Академии наук, надписей и изящной словесности Тулузы за 5 июня 1887 года было составлено в довольно ироничном тоне: „Мы не в силах дать подробный критический анализ всех фантастических гипотез и случайных утверждений этого автора, обладающего, судя по его смелым теориям, исключительно богатым воображением. Занимая религиозную позицию, автор использует методы, не имеющие ничего общего с тем, что в наши дни называется лингвистическим изучением… Мы были немало удивлены, узнав, что единственным языком, на котором говорили до Вавилонского столпотворения, был современный английский, сохраненный тектосагами. В этом, собственно, и заключается суть всех великолепных лингвистических пассажей Анри Вуде“. Общество научных изысканий Од не более милосердно: „Какая жалость, что опорой для суждений автора послужили пространные и произвольные этимологические данные, из которых он извлек фантастические доказательства: жаль, что внимание ученого сосредоточено лишь на древних авторах…“ Но, как верно заметил Филипп Шробен в предисловии к переизданию „Истинного кельтского языка“,[151] книга аббата Вуде — „это огромная мозаика из тщательно выбранных цитат и выдержек, взятых из произведений XIX века, из которых аббат создает более-менее связный текст. Но его произведение — это не только собрание точных цитат, но и целые страницы затранскрибированных слов и их аналогий из других языков. Однако какую именно цель преследовал автор: восстановить „истинный кельтский язык“, как того требовала мода на все кельтское, распространившаяся в конце XIX века, — или же совершить „каботажное плавание“ вдоль гипотетического кельтского кромлеха Ренн-ле-Бен? К концу книги возникает ощущение, что Буде уже не помышляет ни о том, ни о другом: сбившись с курса, он блуждает в столь разных темах, как термализм и греческая мифология…“.

Очевидно, „Истинный кельтский язык“ внес достойный вклад в собрание произведений, написанных в XIX веке эрудитами, населявшими центральные городки кантонов. В их стремлении рассказать публике о краях, к которым они питали горячую любовь, нет ничего корыстного или предосудительного, но, к сожалению, методы, избранные ими для изучения родных мест, не имеют ничего общего с научным подходом к делу. Многим из них попросту не хватало научного образования или, по крайней мере, серьезного отношения к объекту своего изучения. Анри Буде горячо интересовался историей своей малой родины, что, впрочем, не мешало ему испытывать интерес и к другим краям. „К великому несчастью любителей тайн и сокровищ, личные бумаги аббата Буде существуют до сих пор. Они свидетельствуют о кропотливой и напряженной научной работе, которую вел кюре Ренн-ле-Бен. По ним можно судить, с каким рвением этот ученый человек занимался этимологическими изысканиями, касающимися множества деревень и местечек Од, — и Ренн-ле-Бен не является исключением из правил…“[152] Из введения, которое так и осталось неизданным, становится ясно, что Буде относился к своим теориям со всей серьезностью: все написанное им не являлось какой-либо криптограммой, предназначенной для того, чтобы привести кладоискателя к заветной кубышке».[153]

Однако факт остается фактом: очутившись на страницах «романа об аббате Соньере», аббат Буде превратился в сообщника и вдохновителя кюре Ренн-ле-Шато, а его произведение со всеми лингвистическими оплошностями и нелепостями стало гигантским ребусом, таящим в себе ключ, какой был у Соньера, проникшего в утробу сокровищ. «Истинный кельтский язык» вернее было бы переименовать в «Истинный птичий язык», то есть язык, недоступный для понимания. Разумеется, разгадать тайну «проклятого золота» и знаменитой «двери, ведущей внутрь» можно лишь в том случае, если ищущему удастся расшифровать произведение аббата Буде.[154]

Именно таким остался аббат Анри Буде в памяти потомков… Вряд ли несчастный кюре мечтал о подобной славе. Кому понадобилось затеять всю эту авантюру с расшифровкой текста, который всего лишь собрал воедино сведения, почерпнутые из произведений XIX века? Зачем нужно было приплетать к абсурдному произведению аббата еще более абсурдные теории? Аббат Буде был достойным и честным человеком, даже несмотря на то, что его лингвистические гипотезы не выдерживали никакой критики. Это не повод для того, чтобы снабжать их не менее фантастическими объяснениями. Ключ к сокровищам следует искать отнюдь не в «Истинном кельтском языке». Упорное привлечение внимания к трудам аббата Буде — всего лишь ловкий маневр для того, чтобы сбить со следа ищущих и любопытных, чтобы утаить истинный путь…

В том же ключе стоит изучить и другое «творение», вызывающее пристальный интерес и множество толкований: храм аббата Соньера, его внешнее и внутреннее убранство. По поводу знаков и указаний, оставленных в храме Ренн-ле-Шато, написано немало работ: его необычное украшение, множество аномалий, замеченных в деталях его интерьера, — все это наталкивает на мысль о том, что подобное оформление святилища таит в себе некое послание, оставленное аббатом. По крайней мере, если бы он захотел его оставить, то он не мог бы сделать этого лучше. Среди тех, кто ищет ключ к сообщению Соньера, обязательно найдется тот, кто уже нашел его… но, увы, не полностью. Впрочем, это одна из характерных (и, бесспорно, раздражающих) особенностей этого «дела»: в нем можно восстановить практически все факты и указания, так и не получив общей картины.