Книга Одинокое ранчо (сборник) - Томас Майн Рид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Со своим господином, – отвечает пеон.
– Вот как? Я думал, что твой хозяин покинул страну.
– Только населенную ее часть, сеньор.
– А, так он еще на мексиканской территории? Рад слышать это. Меня огорчала мысль, что мы лишились такого хорошего гражданина и патриота как дон Валериан Миранда. Признаю, мы с ним расходились во взглядах в отношении правительства, но это ведь все пустяки, Мануэль. Люди могут быть непримиримыми соперниками в политике, но оставаться верными друзьями. Кстати, где сейчас полковник?
Будучи недалек, индеец все же не настолько глуп, чтобы вот так запросто выболтать секрет. Полностью зная подоплеку дел – в силу различных причин – Мануэль не дает красноречивому военному обвести себя вокруг пальца. Обстоятельства позволили ему достаточно глубоко проникнуть в характер Ураги, чтобы понимать: полковником движет мотив, очень схожий с его собственным. Индеец давно осведомлен о факте, что уланский офицер влюблен в его хозяйку не меньше, чем он сам в ее служанку. Не знай Мануэль этого, не пришел бы сюда, по крайней мере, не питал бы такой уверенности в успехе плана, который составил. А план этот умен, опасен и коварен.
Вопреки действию агвардиенте, быстро развязывающему язык, пеон как-то ухитряется соблюдать осмотрительность, и Ураге приходится повторить вопрос, чтобы получить ответ на него. Последний следует медленно и неохотно, словно от человека, принадлежащего к вымирающей расе и знающего секрет ценного рудника, и которого теперь под пыткой заставляют выдать тайну.
– Сеньор коронель, – начинает индеец. – Сколько ваше превосходительство заплатит, чтобы узнать, где сейчас мой хозяин? Я слыхал, что за голову дона Валериана назначена большая награда.
– Это дело государственное. Я лично не имею к этому отношения. Но, как офицер на службе правительства, я обязан предпринять шаги к аресту твоего господина. Полагаю, я вправе обещать щедрую награду тому, кто предоставит сведения, которые помогут задержать беглого мятежника и предать его суду. У тебя есть такие сведения?
– Ну, ваше превосходительство, это как посмотреть. Я человек бедный, мне нужны деньги на жизнь. Дон Валериан мой хозяин, и если с ним что-то случится, я лишусь места. Как мне быть?
– О, ты можешь найти другую работу, получше. Такой силач как ты… Кстати, о силах. Ты еще, похоже, не восстановил их после путешествия, бывшего, похоже, долгим и трудным. Выпей еще стаканчик, он пойдет тебе на пользу.
Когда к индейцу обращаются с подобным предложением, то будь он браво или мансо, отказ следует редко. Мануэль не исключение. Он охотно соглашается, и опрокидывает еще порцию агвардиенте. Напиток еще не успевает опуститься в желудок, как пары его уже достигают мозга. Настороженность и покорность, свойственное этой расе поведение, теперь отброшены, и позабыв обо всем, кроме стремления отомстить и заполучить Кончиту, пеон без утайки выкладывает тайну бегства полковника Миранды: историю про переход по Огороженной Равнине и про обиталище в укромной долине.
Затем он сообщает Ураге про двоих гостей, навестивших столь уединенное место, и пусть описание сбивчиво, слушатель издает громкий крик и взмахивает рукой так яростно, что опрокидывает стол, сбросив бутылку и стаканы на пол.
Офицер не обращает внимания на урон, но рыком, от которого дрожит весь дом, призывает к себе адъютанта и капрала стражи.
– Кабо! – обращается он к последнему голосом зычным и властным. – Посади этого человека в караулку! И держи там, пока он мне не понадобится. Гляди в оба – если этот малый исчезнет, ты будешь расстрелян через десять минут после того, как мне доложат. Даю слово Хиля Ураги!
Капрал тут же уводит ошарашенного пеона, почти волоча за собой – очевидно, что служака не намерен рисковать своей шкурой, позволив пленнику удрать. От столь грубого обращения индеец быстро трезвеет, но от удивления лишается дара речи. Молча, и не оказывая ни малейшего сопротивления, он, ни жив ни мертв, позволяет увлечь себя к выходу.
– Сюда, Роблес! – восклицает начальник, как только дверь за капралом и пленником закрывается. – Выпей со мной! Сначала за месть. Оказывается, я еще не свершил ее, как считал прежде – нам все предстоит начать снова. Но на этот раз осечки не будет. А потом давай выпьем за успех в любви. У меня еще не все потеряно. Она была утрачена, но обретена вновь. Обретена!
Шаткой походкой полковник приближается к портрету на стене.
– Ах, моя нежная Адела! – восклицает он, глядя на изображение с хмельной ухмылкой. – Ты думала, что сбежала от меня, но нет. Никто не спрячется от Хиля Ураги: ни друг, ни враг. Тебе предстоит быть заключенной в эти объятия, если не как жене, то как… О, жемчужина моя!
Не раз за время пребывания в уединенной долине приходят эти строки на ум молодому прерийному торговцу. И весьма живо, потому как, по правде говоря, он разделяет вдохновение поэта. Но за исключением пустыни, взору его предстает совсем иная картина. Сидя перед крыльцом шале, так кстати предоставившего ему приют, под сенью пеканового дерева, кентуккиец созерцает пейзаж, живописнее которого редко удавалось видеть человеку с тех пор, как прародители наши были изгнаны из Рая. Над головой сапфировое небо, не запятнанное ни единым облачком; палящие лучи солнца теряют ярость, проходя сквозь кроны дубов. В густых зарослях, среди которых встречаются все оттенки зелени, свет выхватывает то покрытые травой поляны, то беседки, образованные сплетением сассафрасовых лавров. Тут растут оседжский апельсин, мелия, ветви которых оплетают лозы дикого винограда. Озеро среди этой пышной растительности гладко как зеркало, его покой нарушают только лапки водоплавающих птиц или крылья порхающих ласточек, да шум ручейка, образовывающего тут и там водопады, похожие на гриву белой лошади или на юбки красавиц, кружащих по бальной зале в туре вальса или галопа.
В согласии с прелестью вида находятся и звуки. Днем слышится воркованье горлицы, нежные переливы золотистой иволги и оживленные трели красного кардинала. В ночи раздается уханье совы, рулады лебедя-трубача, и главное соло, затмевающее все – звонкая песня пернатого полиглота, прославленного североамериканского пересмешника.
Не вызывает удивления, что больной, оправляющийся от недуга, так долго плотным саваном покрывавшего его душу и рассудок, воспринимает окружающее как своего рода рай, достойное обиталище фей. И здесь живет та, кто, по его мнению, превосходит всех гурий и пери из индийских и персидских сказок – Адела Миранда. В ней он видит красоту редкого типа, какую встретишь не везде, но только среди женщин, в чьих жилах течет голубая кровь Андалузии. Красота эта, возможно, не вполне подпадает под стандарты, признаваемые в холодных северных краях. Пушок над ее верхней губкой показался бы слегка неуместным в собрании саксонских дам, а ее вольный дух оскорбил бы застегнутую на все пуговицы пуританскую мораль.
