Книга 1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Барклай же, осознававший бессмысленность сражения на данной стадии войны, находился под постоянным давлением дать врагу битву теперь же, причем нажим осуществлялся как свыше, со стороны самого Александра, так и снизу, из рядов армии. Положение главнокомандующего не позволяло ему оказывать противодействие натиску отовсюду. 3 августа он написал Александру о готовности нанести удар по оторванным от остальных сил противника корпусам Нея и Мюрата. Однако на самом деле все указывает на факт наличия у Барклая надежды, как и прежде, избежать битвы. 6 августа он держал военный совет, где изложил свою точку зрения, но очутился перед подавляющим большинством «ястребов» и нехотя согласился атаковать, призывая всех и каждого действовать с чрезвычайной осторожностью.

Русские выступили утром на следующий день, 7 августа, тремя колоннами, которым предстояло ударить и смять кавалерию Мюрата и корпус Нея, стоявшие лагерем вокруг Рудни и дислоцированные, следовательно, впереди – в отрыве от остальных войск французов. Предприятие, вполне возможно, увенчалось бы успехом, действуй наступающие с должной быстротой и решимостью. Победа не изменила бы стратегической обстановки, но подняла боевой дух русских солдат и осложнила новый переход к отступлению впоследствии (что все равно пришлось бы сделать), а потому успех сулил лишь относительный выигрыш. На деле же успеха не случилось вовсе.

Ночью 7 августа, в конце первого дня наступления, Барклай получил данные разведки (как потом оказалось, неточные) о занятии неким крупным формированием французов Поречья, расположенного к северу от маршрута его наступления. Маневр позволял усмотреть в нем попытку неприятеля обойти русских с фланга, но, с другой стороны, предоставлял благоприятный шанс с легкостью отрезать и разгромить опасно оторвавшегося от своих противника. Посему русский командующий развернул три колонны в северном направлении. Багратион не понимал замысла, лежавшего в основе такого приказа, и подчинился ему лишь очень и очень неохотно. Но данное распоряжение так и не достигло кавалерии, находившейся под началом Платова и Палена. И вот в то время как на следующий день Барклай и Багратион шли на север, конница продолжала двигаться в западном направлении. У Инково она наткнулась на легкую кавалерийскую дивизию генерала Себастьяни, которую застала врасплох и подвергла разгрому, взяв сотню другую пленных, но в последствии сама понесла поражение в ходе контратаки французов.

Наполеон узнал о нападении русских на следующий день, на основании чего предположил наличие у Барклая намерения дать бой и защитить Смоленск, хотя к тому времени мало верил в решимость русских биться. Полный стремления не позволить им ускользнуть и на сей раз, он принялся притворять в жизнь план окружения противника и нанесения удара ему в тыл. Император французов велел принцу Евгению передислоцироваться южнее и соединиться с Неем, чтобы присматривать за ареалом, где, как предполагал, дислоцировалась русская армия, а также приказал перебросить к Рассасне на Днепре остальные части, расположенные в районе Витебска. Им предстояло перейти через реку и соединиться с корпусами Жюно и Понятовского, затем развернуться и ворваться в предположительно не занятый неприятелем Смоленск, вновь переправиться через реку и выйти в тыл Барклаю.

Однако силы Барклая пребывали на тот момент в таком замешательстве, что, можно сказать, Наполеон напрасно беспокоился. Убедившись в отсутствии французов у Поречья, Барклай отправился обратно к исходным позициям и велел сделать то же самое Багратиону, чтобы следовать изначальному плану фронтальной атаки на Рудню. Но когда Багратион, тяжело тащившийся в направлении исходной позиции, получил к тому времени уже третий приказ на крутой разворот и марш в совершенно ином направлении, он был вне себя от раздражения. «Во имя любви к Богу, – писал он Аракчееву, – поместите меня куда-нибудь подальше отсюда, – приму под командование даже полк в Молдавии или на Кавказе, коли будет надо, – но мне невозможно оставаться здесь более. Ставка полным-полна немцами, и русскому там невыносимо»{326}.

Он до того разозлился, что решил проигнорировать приказ Барклая, а так как шел на Смоленск, то и предпочел не сворачивать с дороги. Итак, пока две из трех русских колонн выступали навстречу французам, третья со всей энергией двигалась в прямо противоположном направлении. Своеволие и нарушение субординации, как оказалось потом, и спасли русскую армию.

Все перемены приказов лишь добавили неразберихи к обычной суете и недоразумениям, окружающим любые переброски войск, в результате чего ареал перед французскими корпусами кишел русскими частями, маршировавшими кто вперед, кто назад, при этом некоторые из них сбивались с пути, большинство ничего не понимало в происходящем, и всем до смерти надоедала подобная кутерьма. «Коль скоро мы впервые наступали после столь многих отходов, непередаваемая радость наполнила весь корпус, так давно желавший наконец атаковать неприятеля», – писал поручик Симанский из лейб-гвардии Измайловского полка{327}. Посему изменение плана, каковое в войсках восприняли как начало нового отступления, встретило яростное раздражение.

Младшие офицеры вроде Симанского задавались вопросом: а ведают ли их командиры, что творят? «Недостаток у нас опыта в искусстве ведения войны обнаруживает себя на каждом шагу», – замечал капитан лейб-гвардии Семеновского полка Павел Сергеевич Пущин в дневнике 13 августа. Уверенно росло опущение, что главнокомандующий блуждает в каких-то потемках. Штабные офицеры вовсю ругали «немцев», а слово «измена» звучало все чаще. Железная дисциплина, спаивавшая русских солдат, начала давать трещину, отмечалось увеличение случаев дезертирства и мародерства{328}. Если бы в тот момент император французов провел энергичную лобовую атаку, он уничтожил бы разом обе русские армии.

Но Наполеон был поглощен реализацией задуманного плана. На рассвете 14 августа дивизии корпусов Даву, Мюрата, затем Нея и принца Евгения принялись переходить через Днепр в Рассасне по трем наведенным за ночь мостам. Затем солдаты вышли на большую дорогу Минск-Смоленск – широкий тракт между рядами серебряных березок, проложенный по приказу Екатерины Великой для осуществления быстрой доставки почты и переброски войск на западном направлении. С вышеназванными объединениями соединились двигавшиеся вдоль дороги вестфальцы Жюно и поляки Понятовского, подтягивавшиеся со стороны Могилева. В начале второй половины дня они натолкнулись на 27-ю дивизию генерала Неверовского[83], оставленную Багратионом для прикрытия южных подступов к Смоленску в местечке под названием Красный[84][85].