Книга Франклин Рузвельт - Георгий Чернявский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На одной из пресс-конференций побывали в 1935 году советские писатели Ильф и Петров. Вот их впечатления:
«Два раза в неделю, в десять тридцать утра, президент… принимает журналистов. Мы попали на такой прием. Он происходит в Белом доме. Мы вошли в приемную, где стоял громадный круглый стол, сделанный из дерева секвойи… Гардероба не было, и входящие журналисты клали свои пальто на этот стол, а когда на столе не осталось места, стали класть просто на пол. Постепенно собралось около ста человек. Они курили, громко разговаривали и нетерпеливо посматривали на небольшую белую дверь, за которой, как видно, и скрывался президент Соединенных Штатов.
Нам посоветовали стать ближе к двери, чтобы, когда станут пускать к президенту, мы оказались впереди, — иначе может случиться, что за спинами журналистов мы его не увидим…
Час приема уже наступил, а журналистов всё не пускали. Тогда седоватые джентльмены — сперва тихо, а потом громче — стали стучать в дверь. Они стучались к президенту Соединенных Штатов, как стучится помощник режиссера к артисту, напоминая ему о выходе…
Наконец дверь открылась, и журналисты, толкая друг друга, устремились вперед. Мы побежали вместе со всеми. Кавалькада пронеслась по коридору, потом миновала большую пустую комнату. В этом месте мы легко обошли тяжело дышавших седовласых джентльменов и в следующую комнату вбежали первыми.
Перед нами, в глубине круглого кабинета, на стенах которого висели старинные литографии, изображающие миссисипские пароходы, а в маленьких нишах стояли модели фрегатов, — за письменным столом средней величины, с дымящейся сигарой в руке и в чеховском пенсне на большом красивом носу сидел Франклин Рузвельт…
Начались вопросы. Корреспонденты спрашивали, президент отвечал.
Весь этот обряд, конечно, несколько условен. Всем известно, что никаких особенных тайн президент журналистам не раскроет. На некоторые вопросы президент отвечал серьезно и довольно пространно, от некоторых отшучивался (это не так легко — отшучиваться дважды в неделю…), на некоторые отвечал, что поговорит об этом в следующий раз.
Красивое большое лицо Рузвельта выглядело утомленным…
Вопросы и ответы заняли полчаса. Когда наступила пауза, президент вопросительно посмотрел на собравшихся. Это было понято как сигнал к общему отступлению. Раздалось нестройное: “Гуд бай, мистер президент!” — и все ушли. А мистер президент остался один в своем круглом кабинете, среди фрегатов и звездных флагов».
Девятого марта 1933 года состоялось чрезвычайное заседание обеих палат конгресса. К счастью для Рузвельта, он имел большинство и в палате представителей, и в сенате. Председателем палаты представителей впервые за 50 лет был избран демократ из Иллинойса Генри Рейни, а сенат, согласно Конституции США, возглавлял вице-президент.
В соответствии с той установкой, которую Рузвельт дал в своей инаугурационной речи, конгресс действовал как бы на осадном положении. Процедурные нормы не соблюдались. Было нарушено правило, что внесенные законопроекты поступают на рассмотрение соответствующих комитетов, а их тексты должны быть вручены всем депутатам. Комитеты просто еще не были образованы, а предлагаемые акты не были напечатаны.
Уже в эти чрезвычайные дни проявилась важная особенность Рузвельта — соблюдая конституционные нормы в целом, не выходя за пределы американских демократических традиций, он не гнушался действовать в обход конгресса, который подчас вынужденно следовал за ним. Ни для кого в государственных верхах не было тайной, что помощники президента из «мозгового треста» ведут точный учет, как голосует тот или иной конгрессмен. Поддерживавший президентские инициативы мог рассчитывать на получение в близком будущем почетного назначения или рекомендации, голосовавшему против грозило (правда, не всегда — в этом деле Рузвельт был осторожен) политическое небытие. Это не было коррупцией, но какие-то элементы непотизма, покровительства удобным людям, разумеется, имели место. Да и, честно говоря, как без них обойтись в политике?
Помимо этого, многие законы, принятые в ближайшее время, носили общий характер, что позволяло быстро провести их через конгресс и в то же время давало президенту право толковать и применять их по своему разумению.
В результате важнейшие мероприятия «Нового курса» в своего рода скелетообразной форме были протащены через конгресс уже в первые сто дней рузвельтовского правления.
По требованию президента все банки страны были на четыре дня закрыты — объявлены «выходные дни», запрещен экспорт золота и серебра. Тотчас же внесенный в конгресс закон о деятельности банков в чрезвычайных условиях (текст существовал в единственном экземпляре, который зачитал клерк, а парламентарии вынуждены были воспринимать его на слух) провозглашал, что после «каникул» будут открыты только самые крупные банки, а Федеральной резервной системе (то есть министерству финансов) поручалось выпустить достаточное количество денежных знаков, чтобы обеспечить дальнейшую хозяйственную деятельность и не допустить паники.
Наспех избранный лидер демократического большинства палаты представителей Джозеф Бирнс предложил, чтобы время обсуждения закона было ограничено сорока минутами. Проявляя невиданное единодушие с ним, лидер меньшинства Бертран Снелл, также обретший свою должность за считаные минуты перед этим, заявил: «Наш дом в огне, и президент Соединенных Штатов говорит, что это путь, чтобы унять огонь». Законопроект стал законом даже менее чем за предусмотренные 40 минут. Вскоре Рузвельт написал Джозефу Кеннеди: «Мы держим пальцы крест-накрест (то есть верим в успех. — Г. Ч.) и надеемся сделать реальное дело, пока настроение страны и конгресса остается таким хорошим».
* * *
Через неделю после инаугурации, 12 марта, Рузвельт выступил с обращением к американскому народу не с официальной трибуны, а по радио. Его речь не походила на предыдущие радиообращения президентов с традиционными ораторскими приемами вроде повышения и понижения тона. Он сидел у камина и как бы вел задушевную беседу не с миллионами американцев, а с каждым из них в отдельности, говорил негромким голосом, не употреблял пышной риторики, как будто беседовал с друзьями или, по крайней мере, с хорошо знакомыми людьми.
Перед президентом стояли три микрофона, стакан с водой. Ф. Перкинс вспоминала: «По мере того как он говорил, он склонял голову, руки естественно двигались. Время от времени на лице появлялась улыбка, как будто он в самом деле сидел рядом со слушателями. Люди это чувствовали, и это привязывало людей к нему».
Первая беседа у камина, как стали называть такие президентские обращения, была посвящена краху банковской системы и чрезвычайным мерам, которые были приняты в связи с ним. «Друзья мои, я хочу на несколько минут занять внимание граждан Соединенных Штатов, чтобы поговорить о банках» — так он начал свое выступление. Президент уверял американцев, что банки откроются в ближайшие дни. Первую «встречу» у камина он завершил словами: «В конце концов, в нынешней перестройке финансовой системы есть нечто такое, что важнее денег, важнее золота, — это доверие людей. Доверие и мужество — вот что необходимо для успешного осуществления нашего плана. Вы должны иметь веру, друзья мои, не ударяться в панику от слухов и догадок. Давайте объединимся, чтобы изгнать страх. Мы разработали механизм для восстановления финансовой системы. Теперь только вы можете поддержать его и заставить работать. Это ваше дело, друзья мои, — ваше в неменьшей степени, чем мое. Вместе мы обязательно добьемся успеха».