Книга Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая - Лев Бердников

Столь безграничная близость к царице принесла Чулкову высокие чины, ордена, звания, поместья. В 1749 году монархиня пожаловала ему село Гагино во Владимирской губернии. В сентябре 1751 года Василий Иванович, перепрыгнув ранг камер-юнкера, получил камергерский ключ; в 1752 году стал кавалером ордена св. Анны; в 1756 году – ордена св. Александра Невского. В 1762 году он получает чин действительного камергера, а также, не приняв участия ни в одной баталии, генерал-лейтенанта.

Обзавелся Чулков и знатной недвижимостью. В Петербурге он владел двумя домами: “стоящим на Неву реку и Немецкую улицу у Мошкова переулка” (Дворцовая набережная, 22) и на Миллионной улице (№ 23/3), “напротив Иберкамфова двора”. Еще один его поместительный каменный двухэтажный дом находился в Москве, на Новобасманной улице (на месте нынешнего дома № 16), он сгорел во время пожара 1812 года и в 1815 году был отстроен заново и стал красивым особняком с шестикодонным портиком. Это как будто о Чулкове сказал поэт пушкинского круга, некий В. Гаркуша, в “Отрывке из современной повести” (1831):

…истопник в чины пробрался,Жил, нажил дом, а все служил…

Пользуясь исключительным доверием императрицы, он был вхож к ней в любое время, и это определяло его огромное влияние при Дворе. Известно, что многие вельможи пытались заручиться его расположением при решении личных вопросов. Но Чулков никогда не злоупотреблял своим особым положением при монархине.

По словам графа Федора Головкина, “днем он был камергером, Александровским кавалером, а ночью становился “истопником”. Однако высокие чины никогда не были для Чулкова лишь синекурой. Долгое время он исполнял обязанности обер-кригскомиссара в Москве – ведал снабжением войск деньгами, обмундированием, ручным оружием, обозным и лагерным снаряжением, госпиталями и др. А позднее, став камергером, заведовал выдачей денег из Кабинета ее величества (имя его упоминается в письмах Михаила Ломоносова и Александра Сумарокова, имевших с ним дело).

Писатель Казимир Валишевский называет его “человеком неподкупной честности”. Ему вторит Александр Герцен, говоря о душевной отзывчивости Чулкова и его потребности творить “добрые дела”. В качестве подтверждения сему он приводит “трогательное семейное предание” литератора Филиппа Вигеля. Оказывается, Чулков, приходившийся дальним родственником матери Вигеля, урожденной Лебедевой, был ее пестуном и воспитателем – он ее “вспоил, вскормил, берег и лелеял, оставил ей пример своих добродетелей”. И Вигель не устает благодарить Провидение, что семье их был ниспослан Чулков, “как будто, для того, чтобы дать защиту круглой сироте, [его] матери”. И о службе Василия Ивановича он самого лестного мнения: “Я знавал людей, кои помнили еще царствование Елисаветы Петровны, и со слезами умиления вспоминали об нем”.

Добавим к сему, что Чулков, как и его царственная хозяйка, был человеком богомольным и соблюдал все церковные обряды. В принадлежащем ему селе Гагино он в 1740-е годы поставил каменную церковь Великого Спаса, снабдил ее ризницей и богатейшей утварью, замечательной по своей ценности и древности (достаточно сказать, что здесь хранились 70 мощей разных святых). Он общался и вел переписку со многими видными иереями и особенно сблизился с настоятелем Московского Златоустовского монастыря архимандритом Лаврентием (-1758).

Вскоре после кончины своей повелительницы Елизаветы, 8 марта 1762 года, Чулков был уволен со службы, получив высокое звание генерал-аншефа. Он удалился из столицы в свое родовое имение село Гагино Александровского уезда Владимирской губернии, где доживал свой век с супругой Дарьей Семеновной, урожденной Брюховой (1694–1776). О ней известно мало. Происходила она из старинного, восходящего к началу XVI века дворянского рода, и вращалась в высших сферах (ее племянник Семен Брюхов, которому достался впоследствии московский дом покойного Чулкова, был выпускником балетной школы Жана Батиста Ланде и выступал на придворной сцене во времена Екатерины II).

Престарелые супруги немало времени проводили в молениях, а в 1769 году, по распоряжению Василия Ивановича, для Спасской церкви был отлит и освящен большой медный колокол. Похоронен Чулков здесь же. Его тело погребено на правой стороне, при входе в церковь, под столбом. К столбу прибита медная доска, на коей выгравирована стихотворная эпитафия, подводящая итог его земному бытию:

Воззрите, смертные, своими днесь очами,Загладьте место вы прежалкими слезами!Бессмертной славы муж повержен здесь лежит,Молчанья вечного приняв спокойный вид.Закрыв свое лицо, Отечества любитель,Императрицы Елизаветы Петровны раби вернейший служитель,За многие труды кой назван камергер,Был аншев-генерал, великий кавалер.Препроважая жизнь, хранил он добродетель,Для бедных и сирот усердный благодетель,Он ближних, как себя, любил и почитал,С законом Божиим согласно поступал…Да будем помнить мы, что здесь Василий Ивановичлежит Чулков.В 700 году от матери рожденный,В осьмнадцатом же служить определенный,В 1775 год похитил и сразил для всех любезный плод,Четвертое число июня показалИ по полудни во 2-м часу жизнь его скончал.

Такое возвеличивание Чулкова за его рабское и беззаветное служение императрице кажется чрезмерным и до смешного высокопарным. Но для этого есть и свои резоны. Василий Иванович все же останется в российской истории. Конечно, имя его сопрягается с делами амурными и предметом самым прозаическим – тюфячком у монаршего ложа. Но, как отметил историк, биография фаворитов царствующих особ “не представляет из себя главу любовной хроники; это глава истории России, и с ней следует ознакомиться – хотя бы рискуя натолкнуться на Чулкова… со своими подушками, матрацем и всем остальным”.

Обойденный наградой. Платон Мусин-Пушкин

Среди фаворитов будущей императрицы Елизаветы Петровны граф Платон Иванович Мусин-Пушкин (1698–1745) стоит особняком. Как и два других ее высокородных аманта Александр Бутурлин и Семен Нарышкин, он был знатным дворянином и находился с ней в кровном родстве. Однако граф оказался единственным из сердечных избранников Елизаветы, кому она, обыкновенно столь благодарная за любовь и щедрая в наградах, не воздала по заслугам за доставленные ей минуты счастья. На прочих ее фаворитов, даже мимолетных, пролился золотой дождь чинов и почестей; Мусин-Пушкин же остался ни с чем. Об этом наша история…

Старинный, восходящий к XV веку род Мусиных-Пушкиных в XVIII веке обессмертил Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1744–1817), известный археолог, президент Академии художеств, открыватель “Слова о полку Игореве” и Лаврентьевской летописи. Пращуром же его считается Михаил Тимофеевич Улитин-Пушкин по прозвищу Муса. Дед нашего героя, Алексей Богданович Мусин-Пушкин, служил комнатным стольником при государе Алексее Михайловиче, причем слыл человеком книжным, ибо проявлял острый интерес к истории Отечества. Вместе с супругой Ириной Ивановной (урожденной Полозовой), тоже дамы весьма просвещенной, они составили сборник “Книга о великих князьях русских, отколь произыде корень их”, основанный на самом широком круге источников – летописях, русских сказочных повестях, народных преданиях и т. д. Впрочем, Ирина Ивановна отличалась еще и вольностью поведения, ибо есть неоспоримые свидетельства, что сын их, Иван Алексеевич Мусин-Пушкин (1661–1730), на самом деле был плодом ее амурной связи с “тишайшим” царем. Это, кстати, признавал и сам Алексей Михайлович, который в минуты веселости называл его “мой сын Пушкин”. Говорили, что и внешне Иван был необыкновенно похож на своего царственного брата, Петра I. Так что, можно считать, что эта линия Мусиных-Пушкиных была первой внебрачной ветвью царского рода Романовых.