Книга Алиби - Евгения Палетте

Андрей взял в руки листок – «Воззвание ко всем бывшим российским офицерам, где бы они ни находились». Дальше шел текст – Свободный русский народ освободил все бывшие подвластные ему народы, и дал возможность каждому из них самоопределиться. И вот, братский нам польский народ, сам изведавший иноземное иго, вдруг захотел отторгнуть от нас земли с исконно русским, православным населением и подчинить их польскому угнетению. Под каким бы флагом, и с какими бы обещаниями поляки ни шли на нас, надо твердо помнить, что главная цель их наступления – это выполнение захватнического плана по поглощению Литвы, Белоруссии, части Украины и Новороссии с портом на Черном море – от моря до моря.

В этот критический исторический момент, мы, ваши старые боевые товарищи, обращаемся к вашей любви и преданности Родине, и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы их вам ни нанес, и добровольно идти в Красную Армию – на фронт или в тыл, куда бы Правительство Советской Рабочее-Крестьянской России вас ни послало, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Родину, не допустить ее расхищения. В противном случае наши потомки наши потомки будут нас справедливо проклинать и обвинять в том, что мы из-за классовой борьбы не использовали своих военных знаний и опыта, забыли свой народ и загубили свое Государство. Председатель Особого Совещания при Главнокомандующем – А.А. Брусилов.

Прочитав текст. Андрей посмотрел на Данилу. И тот понял, что Андрей уйдет.

– Я пойду, – сказал Андрей, подойдя почему-то к окну.

С минуту посмотрев вдаль, он подошел к столу, сел на табуретку, положив на колени руки, внимательно глядя на Данилу, опять помолчал.

Данила тоже не говорил ни слова.

Прошла минута, потом другая. Данила продолжал молчать.

– Ведь это только кажется, что от общей беды можно уйти, уехать, убежать, отсидеться, – неожиданно тихо, по-домашнему, сказал Андрей. – Говорят, еще можно подождать, когда за тебя что-нибудь сделают другие, – продолжал он. – Но кем же ты тогда будешь? – спросил Андрей неизвестно, кого. – Ведь от себя не уйдешь, – сказал он еще тише. все так же глядя на молчавшего Данилу.

– Я пойду, – опять сказал Андрей, вставая, и все так же пристально глядя на Данилу.

– Я провожу тебя.

Потом оказалось, что на волостном сборном пункте нашелся человек, знавший Андрея по фронту лично, а так же знавший Чистилина и зам. начальника штаба генерала Егорова.

Андрей оказался в числе четырнадцати тысяч откликнувшихся русских офицеров, многие, из которых сложили свои головы на разных фронтах. Это были те, кто понимал, что навязанная им «свобода» грозит развалом и гибелью Государства.

Зоя Даниловна не плакала. Она стояла, прижавшись к Андрею, держа на руках двухлетнего Мишу, будто стараясь передать мужу свою силу, свою так и не высказанную за все это время любовь. Нет, она не плакала. А потом. когда Мишу передали Клавде, перекрестила его, приложившись к его щеке губами. Большего не позволила. Знала – самое главное – внутри. И будто вынув и разорвав на две части душу, она молча слушала ту, которую отдала ему.

Уже подросший Миша помнил, как через два года отец приехал на пять дней домой. Он возмужал, стал шире в плечах, получил Орден, и стал еще красивее, чем раньше. Только две появившиеся вертикальные складки по обеим сторонам рта, которые обыкновенно оставляют мужественные и трудные решения, говорили, сколько ему пришлось пережить и передумать.

– Ну, что, отогнали? – весело спросил Данила в самую первую минуту встречи. И потом Миша часто вспоминал это, когда стал взрослым. Вот, где прячется сила-то, будет думать он всегда – в деде Даниле, в Клавде, в его матери, прямой и сильной Зое Даниловне. Сколько же таких дедов, Клавдий и Зой не только в Ветряках, но и в Рогозино, Челядинов, в Сурепках, в Митяево и еще в тысячах и тысячах укромных уголках земли нашей. Там прячется ее сила, ее вдохновенный дух, ее несокрушимость.

Он будет думать так и когда сам, уже, будучи капитаном, станет приближаться на танке к чужому городу, где Кирха, Замок и река под ним. А тогда здесь, в Ветряках, хохоча от радости, когда отец подбрасывал его вверх. а потом ловил, он смотрел на него, не сводя глаз, а потом все норовил дотянуться до фуражки со звездочкой, висевшей на гвозде в прихожей, чтобы одев ее. сказать «Смирно! На караул!». и то и другое слово. правда. он еще не совсем понимал, но отец тут же вытягивался, становясь во фронт, и подержав совсем немного серьезное лицо, смеялся. А потом оба весело хохотали. А Миша начинал строить рожицы. Просто так, от счастья.

– Ну что, отогнали? – опять спросил отца дед Данила.

Андрей, как и в первый раз, молча кивнул.

– То-то, – проговорил отец Феофан, и умолк, думая о чем-то своем.

После войны тогда получил отец назначение в Уральский военный округ.В семидесяти километрах от Ветряков. И как ни предлагал Зое Даниловне переехать в квартиру, которую получил по месту службы, Зоя Даниловна из родного дома так и не уехала. Так и жили – то он к ней, то она к нему.

Миша учился в Ветряковской школе, в одном классе с Бурмистровым, с которым они часто ходили на дальнее горное озеро, где жил черный лебедь Гаврюша. Несмотря на кажущуюся стабильность, время было неспокойное. В стране и за ее пределами обострялись противоречия. Те, кто организовывал в восемнадцатом массовые расстрелы и ссылки в концентрационные лагеря, стали отправляться туда сами. Таков был парадокс времени. И они заголосили, требуя справедливости, и требуют ее до сих пор. Совсем сбитые с толку, и не понимая, в чем их вина, поскольку именно они сделали революцию. они исчезали в бурлящем котле страстей и эмоций, оставляя вопль, взывающий к состраданию. Что и говорить, неспокойное было время. По улицам ходили пионеры с речовками, отдавали салюты и пели песню «Если завтра – война». И однажды Миша сказал отцу, что будет поступать в танковое училище, куда они с Бурмистровым и отправились после школы.

В мае сорок первого во двор к деду Даниле прибыли двое – один полковник, другой – лейтенант. Они были одного роста, стройные и сероглазые, похожие друг на друга. как две капли.

Стоявшая тогда у палисадника Зоя Даниловна опустила руки. И так и стояла у самого входа в дом. Ждала, когда это воинское подразделение само подойдет к ней.

– Ну что, ребята, к столу, к столу, – поделовому и вместе с тем радостно, говорил дед Данила, стоя на крыльце. Потом, уразумев, что вышел некстати, пошел обратно в дом, не переставая звать всех к столу.

«Ребята» подошли к Зое Даниловне. На минуту, всего только на минуту припали друг к другу, обнялись, и вошли в дом.

Виктория была, как всегда, значительна, и, как всегда, красива. Как жена Цезаря. Великое – в малом. Она была царственна, эта площадь, с ее гранитными скамьями. с многочисленными, хоть слегка и с перебором, фонарями, с ее идеями и духом тех, чья жизнь, так или иначе. проходила здесь. с их энергией,. трансформированной в энергию каждого дня и каждого воспоминания.. Она, площадь, была живым организмом, впитавшим и впитывавшим эту энергию всю ее без остатка, чтобы потом, переплавив ее в чью-то радость, в чью-то судьбу, в чей-то состоявшийся характер, снова отдать людям. И казалось, не будь этой площади, некуда было бы приносить людям их праздники, их будни, их маленькие и большие победы, саму их жизнь.