Книга Полет орла - Валентин Пронин

Как воспринял Александр Никитич Сеславин день 14 декабря 1825 года? Чаще всего он высказывался, как стронник порядка и самозабвенной деятельности «для пользы Отечества». Однажды в разговоре с Назимовым об обществах, собирающихся в частных домах и осуждающих политические, экономические и военные несовершенства российского правления, Сеславин сказал весьма неодобрительно: «Они хотят устроить у нас парламент, как в Англии, а то и парижский Конвент. Глядишь, и свой российский Бонапарт появится откуда-нибудь, для которого ради славы своей русскую кровь лить – плевое дело. А владея тысячами десятин земли да тысячами душ крестьян и имея соответственные доходы, неймется им на балах в Аничковом дворце». Таким образом Сеславин намекал на недовольных монархическим правлением лиц, обладающих крупными состояниями, нередко высокими титулами и бывающих при дворе. Он вспомнил свое детство в стоптанных сапожатах и не жирные щи в Пажеском корпусе, юность, прошедшую на муштре в метель и мороз, стрельбы на жаре да турецкую пулю, раздробившую ему плечо в штыковой атаке… Вспомнил и свое сидение на дереве над Боровской дорогой, по которой текла отступающая из Москвы рать неприятеля с каретой, окруженной гвардейцами, а в ней человека в сером сюртуке и черной треуголке…

IV

Весной 1827 года Сеславин отправился в Петербург хлопотать об определении двух старших племянниц в Екатерининский институт благородных девиц – одно из привилегированных учебных заведений России. Не разобравшись толком в родстве девочек и знаменитого партизана, император Николай I велеречиво начертал на прошении: «Дочери Сеславина принадлежат государству – оне приняты». Так же была удовлетворена просьба о зачислении племянников в Пажеский корпус. Благонамеренные современники Сеславина превозносили снисходительность монарха к старому воину; впрочем, некоторые пожимали плечами, – дело в том, что сам Сеславин не выражал восторга по поводу царской милости и принял ее как должное. В то же время он рассчитывал на дальнейший успех в благоволении к себе государя и надеялся, что его призовут на службу при дворе на какую-нибудь важную должность.

Однако милость императора ограничилась принятием в привилегированные учебные заведения его племянниц и племянников. На службу придворную, военную или дипломатическую его не позвали.

В том же году сбылась его давняя мечта – он продал аренду и, «удовлетворив наследников деньгами», вступил во владение родовым имением, вернулся в родной дом жить под отцовскою крышею.

Приехав в Есемово, Сеславин нашел имение в полном запустении. Деревня по-прежнему мала, с покосившимися избами и пустыми дворами. Большинство крестьян пребывало в бедности и нищете. Прежний владелец-арендатор совсем загубил хозяйство.

– Всё надобно переменить, – сказал Сеславин своему слуге Василию, который побывал с ним когда-то за границей, но потом был отослан в Россию. А позже находился при нем в Петербурге и в селе Федоровском, где Александр Никитич жил у брата Николая.

– Это точно, батюшка Александр Никитич, – подтвердил Василий, оглядываясь по сторонам.

– Мужик гол, хозяйство убыточно, – продолжал новый помещик. – Единственно, река да роща глаза радуют, да берег тенистый, да лес неподалеку.

– А пашни-то, поля-то никуды не годятся, – скептически заявил Василий, сам выросший в Есемово. – Пустошей много, ваше превосходительство.

– Ну, будем менять положение дел, наведем порядок. Верно я говорю?

– А как же, батюшка, ваше превосходительство! Только мужика теперя снова к работе приучать надо. У прежнего хозяина народишко тут совсем разленился. И сам отощал, и господам от него ни пользы, ни доходу.

Сеславин вызвал опытных строителей из Ржева, собрал своих мужиков и начал перестраивать ветхий дом, встретивший его протекающей крышей, упавшим крыльцом, развалившимися печами. Усадьба тоже была заброшена, сараи сгнили, конюшня разрушена.

– Ну, ребята, держися, – недовольно сказал, когда мужики остались сами с собой, Григорий Семенов, один из самых справных крестьян. – Таперя отдых да посиделки кончилися у нас. Генерал-барин прибыл, энтот спуску не даст, не ждите.

– А мы чё, нам откуда брать? – вступил Федот Камешков. – Поглядим, как енто будет переустройство. Пока только испуг один, а на нет-то и суда нет.

Но Александр Никитич вместе со строительством нового барского дома дал леса на избу каждому крестьянину. Он собрался переделать старое замшелое патриархальное Есемово по новому плану городского архитектора. Заодно объявил и мужикам, и в земстве, и ржевскому предводителю дворянства, что село его будет теперь зваться Сеславино.

Кряхтя, угрюмо переговариваясь, мужики только чесали затылки. Потеть приходилось с утра до ночи. А, говоря по правде, работать по-настоящему почти все уже разучились. К собственной нищете притерпелись, а улучшать барское хозяйство никакого желания у них не появлялось. Арендатор, владевший имением после смерти старика Никиты Степановича Сеславина, оказался человеком слабовольным, ленивым и беспечным. Постепенно требования его к крепостным ослаблялись, полевые работы никто как следует не проверял. Так оно и шло. Мужики от работ отлынивали, арендатор разводил руками да отписывал Александру Никитичу, что доходу нет вследствие неурожая. А откуда быть урожаю, если большинство крестьян не только на барское поле не выходили, но и свое собственное забросили.

– Нет, мужики, такому не бывать, – собрав к своему дому раздраженных бородатых селян, из которых многие увлекались бражничеством, сказал твердо Сеславин. – Не станете мне подчиняться, как положено по закону, буду наказывать. Превышать прав не хочу, а что права мне дают применю. Иному нужно вразумление розгой, иному слова хватит.

И все-таки некоторые отказывались отправляться на заработки в Ржев, куда Сеславин приказывал им ходить на отхожие промыслы. Ржев – город торговый, в свободное от полевых работ время, по мысли Сеславина, крестьяне могли бы улучшить свое состояние и, соответственно, повысить доход помещика. Не хотели – непривычное дело, хлопотное. Злились мужики, протестовали. Как будто не знали, как расправляются у иных бар за неповиновение. Отвыкли с прежним хозяином, а на нового кидали взгляды исподлобья.

– Ишь, армейщину тут приехал разводить… Мы, чай, не на войне, не на царской службе… – судили-рядили между собой. – С французом воевал, говорят, лихо… В генералы вышел… А мы те не французы, нас с земли не сгонишь в чужие края… Мы здешние…

Для облегчения полевых работ Сеславин завел редкие по тем временам в России машины. «Введение машин заменяет каждая четырнадцать человек, молотьба идет скорее, трудная работа цепами уничтожена, – сообщал он ржевскому предводителю дворянства. – Жатвенные машины заказаны, трудная работа жатвы будет также уничтожена».

Однако мужики были недовольны: чтобы работать на машине, нужно сперва обучиться, а этого не хотелось, учиться-то, особливо с похмелья. Некоторые из крестьян в виде протеста тянули время с уборкой урожая на помещичьих угодьях, да и свое хозяйство вели так, чтобы, полностью разорившись, перейти на содержание барина. Не очень многие, но находились этакие ловкачи.