Книга Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Глаза Бруно устремились к случайным словам манускрипта, которые привлекли его внимание на перевернутых гранках, лежавших на его столе.

«…Сколько, спрашиваешь, твоих лобзаний надо, Лесбия, мне, чтоб пыл насытить?» и «…Лесбия всю и у всех переняла красоту».

Были здесь и пассажи куда менее лиричные: например, описание бессилия старого мужа.

«…мягче пуха кроличьего иль нитей паутинных, дряблее плоти старческой иль самой мочки уха…»

Так Катулл отзывался о Таллии, но Бруно уже отвернулся от текста, сколь бы забавным тот ему ни казался. Ему хотелось читать лишь поэмы, посвященные Сосии. Глупец! Неужели он действительно мысленно произнес «Сосия»? Разумеется, он имел в виду Лесбию и поэмы о любви и ненависти.

Тут в голову ему пришла неожиданная мысль, и он принялся поспешно перебирать листы бумаги на столе. Хлопнув себя ладонью по лбу, Бруно даже покраснел от досады. Он отправил в набор поэму, в которой вместо «Лесбия» было написано «Сосия»! Он лишь зря потратил время и деньги Венделина, да еще и выдал имя Сосии злорадно пересмеивающимся мальчишкам, которые устанавливают буквы в печатные формы. А если теперь он попросит их исправить ошибку, то лишь привлечет к ней ненужное внимание.

Бруно спросил себя, действительно ли Венделин намерен напечатать рукопись, или же он поручил редакторам поработать над нею только для того, чтобы успокоить собственные нервы? Пока весь манускрипт еще не был набран шрифтом, они не более чем забавлялись с ним. Бруно отдавал себе отчет в том риске, на который они шли, собираясь опубликовать его, и начал встречную торговлю.

На самом же деле он и не подозревал, чем все это для них обернется.

Глава пятая

…а у Катулла Весь кошель затянуло паутиной.

В Венеции внезапно куда-то исчезли все монеты. Они утекали из города, как вода из дырявого ведра. Десятилетиями венецианцы охотились на живописные символы своего благосостояния. Они жаждали порфира, агата и серпентина, святых мощей и серебряных реликвариев[132], дабы украсить ими свои церкви. И заплатить за всю эту красоту можно было только одним способом: деньгами. Кошель серебра для мавра с грузом азиатских шелков. Мешок медяков для смердящего монаха с мумифицированной ногой маленького святого Трифона[133] в корзине. Мешочек золота для торговца мрамором из Каррары с холодными глазами. Немногочисленные серебряные и медные копи La Serenissima истощились.

В безденежной Венеции воцарилась зловещая тишина. Звон монет, казалось, канул в вечность.

На Риальто множились слухи о фальшивомонетчиках. Шепотом из уст в уста передавались рассказы о полуночных выплавках в Fondamenta Nuova[134] и о заговоре, направленном на то, чтобы разрушить государственный строй, а честных горожан лишить заработанных тяжким трудом средств к существованию. Те немногие монеты, что еще оставались в обращении, внимательно рассматривали при ярком солнечном свете, их обнюхивали и даже пробовали на зуб. Никто не знал в точности, какие именно признаки коррупции выискивает, вынюхивает или пробует на вкус, но любая монета вызывала подозрение.

Каждый день с торговых прилавков распространялись все новые слухи. Говорили, что проклятые миланцы, вечно действующие исподтишка, наладили производство фальшивых монет в Венеции. Еще одним темным источником неправедных денег, по всеобщему мнению, стали турки и генуэзцы. Истерия, как чума, захлестнула горожан и достигла небывалого накала. Не имея денег на еду, люди вообще перестали покупать книги. Венделин и его люди продолжали работу, надеясь на то, что рано или поздно наступят лучшие времена или кризис разрешится сам собой.

Двадцать второго мая 1472 года в одной из лавок хозяин отказался принять деньги у покупателя. Тот, не стерпев нанесенного ему оскорбления, выхватил кинжал и заколол его.

Венеция была парализована этим новым ужасом. В самом сердце ее кровеносной системы случилась закупорка. Рыба гнила на Риальто, поскольку люди не рисковали открывать свои кошели, чтобы купить ее.

На следующий день Совет Десяти постановил изъять из обращения все серебряные монеты. Вместо них в оборот запускалась новая денежная единица, лира Трона, названная в честь тогдашнего дожа, уродливого, но добродушного и сердечного вельможного купца Николо Трона, которому, так же как и всем остальным, грозило разорение вследствие сего странного и полного отсутствия монет.

Но Венеция по-прежнему выжидала, затаившись. Венделину еще никогда не приходилось видеть город погруженным в такую тишину. Создавалось впечатление, что Венеция лишилась чувств и упала в обморок. Зловещее молчание некогда шумных улиц нарушали лишь крики перепелок в клетках. Венецианцы всегда отличались каким-то нездоровым стремлением к поеданию этих маленьких птичек с пухлыми грудками, продолжительность жизни которых в том году возросла четырехкратно. Перепелки счастливо избегали покупателей до тех пор, пока лира Трона не доказала свою платежеспособность.

А потом Николо Трон развернул жестокую борьбу против фальшивомонетчиков. Осужденных преступников, пообещал он, привяжут меж колонн Пьяцетты, где им отрубят кисти рук и выколют один глаз. Именно такому наказанию подверглись 29 мая 1472 года двое миланцев, обвиненных в изготовлении фальшивых денег. Вскоре арестовали еще сорок девять человек. Ублаготворенная видом крови и отрубленных конечностей, венецианская публика начала понемногу успокаиваться. Лира Трона крепла и процветала. Из шелковых кошелей и кожаных мешочков вновь стали появляться монеты. Чужеземные купцы прослышали об этом и снова снарядили свои корабли, прибывая в гавань Венеции.

Но для печатников тяжелые времена не прошли даром.

С самого начала кризиса платежеспособности слухи, которых более всего опасался Венделин, становились все настойчивее. И сейчас они прорвались наружу боевым кличем.

Жена Венделина тоже хранила странное и непривычное молчание, но от своих людей он знал, что говорят на Риальто. Печатники оказались замешанными в скандал с изготовлением фальшивых монет. Уж слишком похожи были орудия их труда на преступные инструменты мошенников. Вдруг стало очень опасно признаваться в том, что ты имеешь дело с металлами… Punzone[135] печатников по форме и назначению почти ничем не отличался от штампа или чекана монетных дел мастеров. Пошли разговоры о том, что даже металлы, используемые для литья печатных форм – смесь олова, свинца и сурьмы, – очень похожи на те, что были обнаружены в тигелях схваченных фальшивомонетчиков.