Книга Ревность волхвов - Анна и Сергей Литвиновы

Назавтра, двенадцатого, мы уезжаем. Старт назначили на четыре утра. Путь перед нами лежал долгий. За первый день мы должны были пролистнуть с севера на юг всю Финляндию, от Заполярья до Хельсинки, сделав больше тысячи километров. На следующий день, после ночевки, предстояло проехать еще тысячу с лишним кэмэ до Москвы.

Мы собрались ехать вчетвером на моей машине: Саня со Светой, я и Леся. На другой отбывали Кен с Валентиной и Стелла. На этот раз мы решили ехать не вместе, караванчиком, как добирались сюда, а разделиться. Они поедут сами по себе, мы — сами по себе. Мы приняли такое решение, не сговариваясь, практически единогласно. Возможно, потому, что смертельно устали друг от друга, от следствия и подозрений. К тому же я считал, что «Хонда», управляемая мной и Саней, побежит значительно быстрее, чем «Авенсис-универсал», которым будут рулить Иннокентий и девушки.

Бедный Петя оставался в Лапландии. Ему предстояло организовать транспортировку на родину тел погибших. Несчастный мужик, ему не позавидуешь. Он должен был вернуться в Москву в компании трех цинковых гробов.

Я видел его, издалека и мельком, когда он съезжал из «вдовьего домика» в одну из находящихся в поселке гостиниц. За ним пришло такси, он пошвырял свои вещи в багажник и отчалил, сгорбленный и несчастный. Выглядел он ужасно.

А я с самого утра начал претворять в жизнь план, который родился у меня, когда я в одиночку накачивался текилой. Кто сказал, что алкоголь затуманивает мозги? Сейчас, на трезвую голову, моя задумка все равно казалась стройной и красивой.

Итак, с самого утра я подошел к Лесе и пригласил ее на отвальную в лучший ресторан городка под названием «Стейк-хаус»:

— Я заказал столик. На двоих. Надо нам напоследок попробовать настоящий бифштекс из оленины, как ты думаешь?

Наверно, мой взгляд говорил другое: «Нам наконец надо побыть вдвоем и довести наши отношения до логической точки». Последний каникулярный вечер, как никакой другой, годился для всякого рода безумств. Мне кажется, девушка тоже понимала это. Она похлопала своими длиннющими ресницами и улыбнулась безо всякого жеманства.

— Хорошо. Я буду рада.

— Я заеду за тобой в семь.

Потом я пошел напоследок покататься с горы, изо всех сил стараясь выбросить из головы происшедшую здесь жуткую историю и три смерти. Получалось плохо. В голове у меня то и дело всплывали образы девушек: Насти и (конечно, чаще) Жени. Я понимал, что они подлючки, сволочи, хладнокровные убийцы, — но все равно жалел их. Не я ли — в том числе — стал причиной их гибели? Мог я сделать что-то, чтобы спасти их? Я все спрашивал себя, и мне ничего не оставалось делать, как ответить: да, они могли бы остаться живы. Пусть в тюрьме. Пусть бы их судили. И заперли на многие-многие годы. Но зато они бы — жили. Если б я, в числе других, не травил их, как зайцев. Если б тогда не вскочил в машину и не бросился за ними в погоню.

От этих мыслей становилось еще поганей.

Еще не стемнело, когда я свинтил с горы и занялся упаковкой вещей. Всякого рода наведение порядка, уборка, сортировка всегда успокаивали меня и отгоняли тяжелые мысли. К тому же Саня мне помогал и даже пытался веселить.

Если кто-то думает, что собрать машину к дальнему пробегу легко, то он жестоко ошибается. Работенка оказалась та еще: втиснуть в жестяную коробку вещи на четверых, разместить на крыше четыре сноуборда и две пары беговых лыж. А под конец упаковки Леся со Светкой, наши хозяйственные спутницы, притащили три пакета с бортпитанием в дорогу.

Хлопоты и вправду меня успокоили. Я и не заметил, как пролетело время. Оставалось только быстренько сделать эту запись — а дневник для меня стал уже чем-то вроде наркотика, я не мог обходиться без него, без каждодневных заметок, — потом принять душ и мчаться на свидание с Лесей. Как-то все пройдет? Чем закончится этот вечер? Удастся ли мне выполнить обе задачи, которые я перед самим собой поставил?

12 января

Эти строки я пишу поздно ночью, более чем в тысяче километров от наших лапландских домиков. Первый день путешествия по маршруту лесные избушки — Киттиля — Рованиеми — Оулу — Хельсинки прошел без происшествий. Я даже не устал, несмотря на то что пробудились мы в три ночи и провели восемнадцать часов в машине.

Вскоре после Рованиеми с земли исчез снежный покров. А здесь, в пригороде Хельсинки, и вовсе зеленеет плющ и заячья капуста. И температура плюс пять.

Мы остановились в СПА-отеле в городке Порво, в котором после революции любили гостить уцелевшие осколки нашей царской династии. Прекрасные интерьеры, модно и уютно отделанный СПА. Вот только цены (сто девяносто евро за двухместный номер) слегка напрягают… Саня уже храпит, а у меня сна ни в одном глазу, и мысли неудержимо возвращаются к событиям вчерашнего дня. К тому, что произошло после того, как я по заснеженной дорожке подкатил к Лесиному коттеджу…

…Итак, на «Хонде», экипированной к поездке, тяжело груженной, с досками и лыжами на крыше, ровно в семь я подрулил к Лесиному коттеджу.

Девушка выпорхнула в распахнутой дубленке. Одета она была так же, как тогда, когда отправлялась на свидание с Боковым. Однако сегодня надела даже не сапоги, но туфли на каблучках. Второй раз за время нашего знакомства я видел ее коленки. В чулочках ее ножки выглядели что надо. Я почувствовал приятную истому и скрестил пальцы на удачу.

Я правильно сделал, что столик в «Стейк-хаусе» заказал заранее, потому что свободных мест в ресторане не оказалось. У входа стояли три машины, все с российскими номерами, и весьма понтовые: «Рейнджровер», «Лендкрузер» и «Вольво ХС90». Ну, мою «Хонду» тоже не в Тольятти делали, посему я с чувством собственного достоинства припарковался рядом.

Когда мы подъехали, я намеренно задержался в машине и предложил Лесе:

— А давай здесь, в ресторане, поиграем? Или всех разыграем?

— Ка-ак? — пропела она. Настроение у нее было хорошим.

— Как у тебя с английским?

— I speak English quite well. — Произношение у нее было вполне шарман.

— Ну, так давай изобразим иностранцев. Не хочется иметь ничего общего с нашими туристами.

— Что ж, давай. Кем мы будем? Индусами? Эфиопами?

— Да не очень мы косим на эфиопов. Давай заделаемся, ну, например, бельгийцами. Или голландцами.

— О’кейчик. Надеюсь, голландского здесь никто не знает.

На самом деле, главная причина, почему я предложил девушке игру, заключалась в том, что человек, говорящий на неродном языке, невольно становится правдивее. Откровеннее. Не раз по себе замечал. А я как раз и хотел, чтобы Леся передо мной раскрылась.

Нас усадили за столик на двоих. Рядом гуляла шумная русская компания. Официант, молодой парень, держался с достоинством, однако вежливо и предупредительно. И с ним, и между собой мы говорили только по-английски. Ее язык оказался неплох, пожалуй, даже лучше моего. Но, главное, друг дружку мы понимали.