Книга Песни китов - Владимир Шпаков

В отдалении от гроба бурлила жизнь (или что-то на нее похожее). В первом кольце застыли живые надгробные изваяния, во втором топтались «искренне переживающие», в третьем уже шушукались, обменивались мнениями, даже решали какие-то делишки. Мятлин сдержанно здоровался со знакомыми, замечая, что кое-кто охотно бы его обнял, улыбнулся во всю ширь, да только обстановка требовала сдержанности.

– Знакомые все лица… – тихо проговорил он, здороваясь с Бытиным.

На секунду тот сделал постное лицо, чтобы тут же отвернуться и продолжить тихую беседу с кем-то лысым:

– Значит, двадцать листов? И еще иллюстрации? Тогда дороже будет. А если твердая обложка, то еще дороже…

Мятлин наклонился к его уху:

– На ходу подметки режешь!

Извинившись перед лысым собеседником, издатель увлек Мятлина в сторону:

– А что делать? На такой церемонии только и поговоришь, на похороны все приходят! Кстати, я сегодня свободен, и если ты не собираешься на кладбище…

– Не собираюсь.

– Тогда в три часа подъезжай в издательство. А пока – извини!

Сборище и впрямь было представительным. Из старых знакомых удалось перемолвиться с литератором Яшкиным, тут же всучившим книженцию своих эссе, и с бывшим сокурсником Пуховым, который явился на похороны в форменной куртке с надписью «Теплоэнерго» на спине, удрав со смены в котельной, где подрабатывал на суточных дежурствах. На него у Мятлина были свои виды: Пухов немного разбирался в электронике, профессионально занимался ремонтом автомобилей – в общем, был с миром железа на «ты». Но в этой замогильной обстановке ангажировать человека, похоже искренне переживавшего кончину мэтра, было неудобно.

Присутствующая тут же Машка Яблонская, судя по захлюпанной физиономии, тоже переживала искренне. Она не ржала, как обычно, не подкалывала, только тихо утирала платком катившиеся слезы. Как выяснилось позже, когда стояли на ветреной набережной и курили, с Клименко дружили ее родители.

– Письма друг другу писали… – говорила она, обратив лицо к Неве. – Не такие, как мы пишем, – настоящие, причем каждое на нескольких страницах. Я-то своих приучила к этому электронному язычеству, но с Иван Палычем они только так переписывались. Не знал об этом?

– Понятия не имел.

– Ну да, откуда тебе… Жалко их. Хотя больше жалко нас.

Мятлин усмехнулся:

– Нас-то чего жалеть? Мы приспособлены к среде обитания…

– Не уверена. Помнишь картинку из школьного учебника биологии? Где человек вначале на четырех точках, потом встает на две ноги, выпрямляется и, наконец, гордо шагает в обличье высокого и статного гомо сапиенса? Так вот смотрю я на ушедших, и видится мне совершенно обратное. Будто мы уменьшаемся от поколения к поколению. Сгибаемся помаленьку, становимся карликами, глядишь, скоро на четыре точки опустимся и завоем…

Швырнув сигарету в Неву, Мятлин поежился:

– Это доктрина твоих луддитов?

– Каких луддитов? – насторожилась Яблонская.

– Которые хотят раздолбать эту цивилизацию, чтобы вернуться в первозданный рай.

– Я тебе про них говорила?

– Ну да… Ее сигарета тоже улетела за парапет.

– Пить надо меньше. Ладно, пока, я на кладбище.

Бытина удалось вырвать из паутины неотложных дел не тотчас: приятель-издатель расхаживал среди книжных завалов, стопок и штучной россыпи, вынимая из кармана то один мобильник, то другой. Прижимая к уху первый телефон, Бытин использовал второй в качестве калькулятора, произнося по ходу беседы каббалистические цифровые заклинания:

– Тридцать тысяч… Семь с половиной тысяч… Да где я возьму триста?! Сто пятьдесят, и сворачиваем базар!

Далее гаджеты менялись местами, и опять начиналась каббала, которая потом переносилась в огромный кондуит на столе Бытина.

Оторвавшись на секунду, он наставил на Мятлина близко посаженные глазки:

– Чего время теряешь?! Ходи, знакомься с продукцией… Может, прикупишь чего-нибудь?

– С души воротит от твоей продукции.

Бытин опять склонился над кондуитом:

– Ты циник, мой друг. Люди старались, тратили мозги, выплескивали души, чтобы…

– Чтобы ты получил прибыль.

– И это тоже. Но ведь я одновременно помогаю реализоваться вашему брату интеллектуалу. К кому они бегут, когда пронесет очередной монографией? К Бытину бегут! Потому что Бытин – это бренд. Бытин – это…

– Сытин. Замени одну букву, и брат интеллектуал попрет сюда рядами и колоннами.

– Шутка с бородой, Женя, только ленивый не обыгрывал мою фамилию. А насчет вашего брата… Не знаю про ряды и колонны, но ты-то явился! Значит, ценишь бренд. И покойный профессор, между прочим, не брезговал сюда заходить. Вон там лежат его два тома – жаль, не дожил старик до третьего…

Двинувшись в указанном направлении, Мятлин увидел стопку синих «кирпичей» с золотым тиснением на обложке: «ИВАН КЛИМЕНКО». Когда взял в руки увесистый том, в груди вдруг защемило, и в очередной раз показалось абсурдом, что жизнь живого существа, которое ходило, радовалось, шутило, выпивало (изрядно!), закусывало (смачно!), растило детей и внуков, перетекла в сброшюрованную стопку бумаги. Что-то было в этом несправедливое, чудовищное; и если книжный магазин представлялся колумбарием, то склад издательства выглядел как морг. Именно здесь узаконивалась смерть того, что пульсировало в сером веществе имярека, а книжные полки – это уже торжественное захоронение. Ну да, шанс ожить есть, если стопка попадет в руки читателя, но, во-первых, поймут ли имярека? Во-вторых, где они, прямоходящие, что толпятся у книжных полок? Они все больше в виртуальном пространстве пребывают, плывут по волнам Мировой сети, а там приятно, волны так классно баюкают…

Об этом, собственно, и говорили. У Бытина нашлась в сейфе початая бутылка коньяка, они помянули покойного профессора, после чего вернулись к делам насущным. Бытина страшно волновала экспансия Интернета, каковой фактически уничтожал его бизнес. Конечно, можно перестроиться, начать выпускать книжки на электронных носителях, но люди-то вообще перестают читать!

– Перенести эту целлюлозу в цифровое пространство – два пальца об асфальт! Я бы даже кредит взял, копирайтеров нанял, только кому это нужно?! А ведь как мечтали в свое время, как мечтали! Помнишь, времечко было? Казалось, вот-вот наступит новая эра, и мы, сидящие по подвалам и занюханным мастерским, выйдем на манеж под свет прожекторов…

– Ну да, все в белом… – пробормотал Мятлин.

– А хоть бы и в белом! Выйдем, всплывем, как подводная лодка среди арктических льдов, и все увидят, кто чего стоит!

– Увидели. И послали нас известно куда.

Издатель развел руками:

– Увы! А я ведь помню твое выступление на Кирочной, то бишь на Салтыкова-Щедрина, как она тогда называлась. Ты говорил про «словократию», и глаза у тебя горели, и зал поддерживал…