Книга Портрет королевского палача - Елена Арсеньева

Ни единого слова. Я убеждена: эту картину невозможно отыскать. Ее никто никогда не найдет!

Разве что совершенно случайно.

Наши дни, аэропорт Франкфурта-на-Майне. Валентина Макарова

Классная штука – авиация! Сегодня около шести утра я была еще около Гранд-Опера в Париже… Там, со стороны улицы Скриба, находится остановка автобуса «Руасси Бас», который курсирует между центром Парижа и аэропортом Шарль де Голль. Первый рейс в 5.45. Учитывая, что в 7.45 заканчивается регистрация на мой самолет, я как раз успевала. Правда, Николь и ее отец предлагали проводить меня в аэропорт, ну хотя бы до Опера, но я отказалась наотрез. Сказала, что хочу-де проститься с Парижем, побыть одна, то да се… Нет, в самом деле, зачем это нормальным людям в такую рань тащиться со мной невесть куда? Я им и так обязана за гостеприимство, к тому же они нагрузили меня подарками так, что я серьезно боюсь: придется доплачивать за багаж. Тут и косметика, и бургундские вина, и множество сыров, и кое-какие шмотки мне и Лельке, и даже игрушка для нее. Поющий радиоуправляемый клоун Ша… Всеми этими многочисленными подарками деликатная Николь как бы пытается загладить свою косвенную вину за неуспех своей миссии свахи. Вопрос только в одном: почему деликатная Николь из всех мыслимых и немыслимых игрушек, которые можно найти в большом-пребольшом городе Париже, выбрала именно этого поющего клоуна Ша – точную копию того, которого Шанталь подарил Максвелл Ле-Труа?

Случайность? Или намек на то, что Николь поняла из моих отрывочных, бессвязных и неохотных рассказов гораздо больше, чем я надеялась?

…С тех пор, когда я увидела Максвелла на крыльце дома Брюнов, прошло две недели. За все это время от него не было ни одного звонка.

Разумеется! Когда я поймала его отчужденный взгляд, то сразу поняла, что между нами все кончено, что он не простит мне предательства.

Именно поэтому я даже не осмелилась подойти к нему тогда и хоть как-то объясниться. Подобрала свой рюкзачок, который валялся около оживающего Тедди, поцеловала пса в голову – и тихонько смылась, воспользовавшись полной неразберихой, которая царила вокруг убитого Исы, мечущейся, орущей Клоди – и Максвелла, торжественно стоящего на крыльце со своей ошеломляющей находкой в руках.

Уходила я из Муляна тем же путем, каким собиралась – через Нуаер. Там зашла на почту и позвонила в Париж. Рассказала Николь, что должна срочно уехать, что дом остался открыт, что прошу прощения… Она меня успокоила: оказывается, два часа назад ее отец выехал в Мулян проведать меня, так что дом недолго простоит бесхозно. Не хочу ли я вернуться в деревню и подождать мсье Брюна, который и отвезет меня в Париж завтра или послезавтра?

Нет, я не могла больше там оставаться. А потому села на автобус, доехала до станции, там взяла билет на скоростной поезд… через час я была на вокзале Монпарнас в Париже, а еще через полчаса – дома у Николь.

Совершенно очевидно, что и она, и мадам Брюн намеревались засыпать меня вопросами. Однако посмотрели на меня – и как-то очень откровенно прикусили язычки. Наверное, видок у меня был очень выразительный…

Кое-что я потом им рассказала – довольно бегло, – кое-что дополнил вернувшийся через два дня мсье Брюн, который тоже поглядывал на меня странно.

Честно говоря, и я была немало озадачена его рассказом! К примеру, он ни словом не упомянул о найденной картине. Сказал только, что Максвелл, которого кто-то, какой-то злоумышленник (может быть, убитый террорист, оказывается, разыскиваемый Интерполом) запер в брюновском погребе, так отчаянно пытался вырваться наружу, что умудрился сорвать с потолка медную трубу (ту самую, на которой весьма высокохудожественно были подвешены цепи с крючьями для окороков и сыров) и проломил ею дверь. Конечно, Максвелл вызвался исправить причиненные неполадки, что и обязался сделать не позднее чем через неделю.

Вообще, сказал мсье Брюн, в Муляне творились какие-то странные дела. Клоди впала в состояние умопомешательства и начала кричать о том, что ее низко, коварно обманул Гийом, что это с ее помощью был убит в тюрьме знаменитый корсиканский экстремист Жан-Ги Сиз, что она также убила какую-то русскую проститутку, да и гибель этого террориста с непроизносимой фамилией И-са Ба-хо-ефф не обошлась без ее участия. Поскольку полицейским было доподлинно известно, что вышеупомянутого террориста ненароком подстрелил один из них, а Клоди Бертс тут совершенно ни при чем, то столько же доверия возникло и к другим ее откровениям. Короче, бедняжку связали (она впала в настоящее буйство) и увезли на машине «Скорой помощи», которая в кои-то веки приехала и впрямь очень скоро.

Полиция пыталась разыскать молодую женщину, предположительно русскую, которую террорист взял в заложницы вместе с Клоди Бертс, однако она исчезла бесследно, и никто в Муляне ничего о ней не мог сказать. В том числе и мсье Брюн, само собой разумеется.

Вот и все, о чем рассказал мсье Брюн. О Максвелле он больше не обмолвился ни словом, да я и не спрашивала. Какое-то время я еще надеялась, что он объявится… и даже гулять с Шанталь (я просто-таки с головой окунулась в обязанности добровольной нянюшки – прежде всего потому, что Шанталь ни о чем не пыталась, как бы невзначай, меня выспросить и не поглядывала на меня испытующе) ходила почему-то только по улице Монторгей… однако Максвелл словно в воду канул. Я просматривала газеты, я слушала все сообщения новостей, однако о картине Давида не просочилось ни слова, ни полслова, – и в конце концов я пришла к выводу, что все мы ошиблись. Ошиблась Клоди, когда уверилась, что Гийом нашел картину, а потом спрятал ее не в своем доме, а в подвале Брюнов, замаскировав под держатель для крючьев. Там висела какая-то обычная труба, которую сорвал Максвелл, чтобы выбраться из подвала, понимая, что не может рассчитывать ни на кого, кроме себя. С чего я, в самом деле, взяла, что в трубе была картина?! Просто потому, что он появился так эффектно с этой трубой…

Короче, а был ли мальчик-то? Может, и мальчика-то никакого не было?

Похоже, что так.

Я думаю обо всем этом в тысячный, должно быть, раз, ожидая автобуса на стоянке близ Опера (и он приходит тютелька в тютельку без четверти шесть), и во время часового пути до первого терминала аэропорта Шарль де Голль, откуда улетают самолеты авиакомпании «Люфтганза», и потом, во время полета, вяло жуя уже знакомые мне крохотные рогалики и запивая их минералкой, – думаю и позднее, уже в аэропорту Франкфурта.

На сей раз у меня гораздо больше времени между рейсами, аж два часа, я вполне могла бы взять такси и смотаться в город, посмотреть, что это за Франкфурт и что это за Майн, – однако никуда не еду. Не потому, что боюсь опоздать или денег жалко (они у меня, кстати, еще остались), – нет, просто ничего не хочется. Сижу в уголке какого-то шумного кафе, называемого «Weise Rabe» (не представляю, что это значит, я не понимаю по-немецки, но на вывеске нарисована очень важная ворона, так что, наверное, название каким-то образом связано с ней), – сижу, стало быть, бездумно смотрю на посетителей, слушаю немецко-английско-французские объявления о прибытии рейсов, клюю носом (я практически не спала, так боялась проспать, у меня мания недоверия к будильникам) и втихомолку браню нижегородское представительство компании «Люфтганза».