Книга Повседневная жизнь блокадного Ленинграда - Сергей Яров

Все это, однако, было способно решить проблему лишь в малой степени. Предпринимались попытки устроить «стационары» в квартирах: бойцы комсомольских и санитарно-бытовых отрядов разносили лежачим больным горячую пищу, топили печь полученными по ордерам дровами, убирали комнаты, помогали устроить детей в детдома. Это обязательно должно быть отмечено как пример благородства и стойкости ленинградцев, но и тут многого достичь не удалось. Отряды были малочисленными, увеличить их число не могли из-за нехватки пайков I категории, даваемых за выполнение особой тяжелой работы. Секретарь Октябрьского РК ВКП(б), посвятившая работе комсомольских отрядов патетический очерк «В дни блокады», в стенограмме сообщения, не предназначенной для публикации, была куда более откровенной: «А что и мы-то могли сделать?! Помочь почти ничего не могли! Ну, пошлешь супцу, прикрепишь к столовой. Наши… работники истопят печь, выкупят и принесут хлеба. Такая помощь оказывалась, но ведь этого было мало!»{598}

Наиболее известный из городских стационаров находился в гостинице «Астория». Он был предназначен для элиты города — советской, хозяйственной, научной, художественной. Из рядовых посетителей там видели только стахановцев. Стационар для «ответственных работников» находился за чертой города в поселке Мельничий Ручей, где не только получали изысканные (даже по довоенным меркам) продукты, но и были защищены от бомбежек.

Стационары на предприятиях и в учреждениях были попроще. Всего здесь имелось 19 тысяч коек, хотя условия в каждом из них нередко сильно отличались. Создавались они в основном на крупных предприятиях и учреждениях с января 1942 года, когда появилась возможность дать наиболее обессиленным людям сверх того, что им полагалось по карточкам.

Никаких особых «диетических» рецептов здесь не предлагали. Люди, находившиеся в стационаре, обязаны были сдавать свои продовольственные талоны, но объемы выдачи им продуктов, в том числе и в виде блюд, были несколько выше «карточных». Из карточек полностью вырывали лишь талоны на хлеб, а талоны на мясо, жиры, крупу и сахар — только наполовину. Трудно сказать, отпускалось ли им в виде блюд все 100 процентов «карточных» продуктов. Проверить это было сложно, и нередко посетители жаловались на то, что их обкрадывали. «Давали масло, так просили, чтобы эти 10 гр масла давали кусочком на хлеб, а не клали бы в кашу, а то обворовывают» — вряд ли эта сцена, описанная А.Я. Тихоновым, была единичной — выслушивали обиды и в других стационарах{599}.

Питались здесь три раза в день, но чем сытнее являлась еда, тем мучительнее становилось ожидание обеда или ужина. «Кормят очень отменно, но мало, и все стационарники между тремя своими приемами пищи корчатся от голода», — рассказывал А.Н. Болдырев в начале февраля 1942 года{600}.

Питание в стационарах в январе и первой декаде февраля 1942 года являлось скудным, иногда в общий котел попадали и продукты, полученные по карточкам умерших здесь же блокадников, лежачих больных сюда старались не принимать. Здесь не лечили, а кормили, и впоследствии А. А Кузнецов был вынужден признать, что «там без всякого врачебного осмотра дело поставлено было»{601}. Положение стало улучшаться со второй половины февраля 1942 года, и весной 1942 года могли даже без ущерба для себя откладывать продукты для родных. Как правило, горожане, отмечая «несытость» стационаров, признавали, что многие из них являлись чистыми и теплыми. Стационары, правда, могли внезапно и закрыться, если их переставали снабжать продуктами, — случалось это даже в апреле 1942 года.

Им выделяли, как правило, большие комнаты, даже учебные аудитории и бомбоубежища. Численность горожан, находящихся в стационарах, редко превышала 50 человек, причем нередко в одной комнате спали и мужчины, и женщины. Здесь находились обычно 10— 15 дней, но, если требовалось, иногда продлевали срок пребывания либо направляли в них повторно. Учитывая быстроту организации стационаров и их массовость, неизбежной стала нехватка на первых порах самых необходимых для них предметов — от кроватей до посуды. Разумеется, речь идет, прежде всего, об обычных, «низовых» стационарах. В районных стационарах «для актива» условия могли и отличаться. «Там было тепло, был электрический свет, был он устроен вроде санатория: хорошие кровати, пуховые одеяла, на стенах картины, везде ковры… светло», — сообщала секретарь райкома партии З.В. Виноградова о стационаре Дзержинского района. Рассказала она и о тех, кто там кормился: «…большие группы писателей… районных работников, депутатов райсовета»{602}. Находились, впрочем, там и обычные ленинградцы из числа «нужных» людей, которых требовалось срочно поставить на ноги: преподаватели средних школ (намечалось открытие нового учебного года), речники (от их усилия зависел успех летней навигации, поскольку ледовая трасса прекратила работать), врачи (опасались, что в городе, заполненном трупами, начнутся эпидемии). Вопрос о том, кого были призваны в первую очередь спасать стационары, весьма болезненный, его обычно обходят стороной. Об этом говорить неловко, но слишком много осталось от блокадного времени документов, где контингент «столующихся» в стационарах очерчен очень недвусмысленно. Не «ценным» работникам там места не предусматривалось{603}.

Это не домысел. Говоря об открытии стационара на заводе № 224, заместитель его директора А.Т. Кедров отмечал, что «таким образом целая серия особенно ценных людей (курсив наш. — С.Я.) была спасена»{604}. В стационар завода помещались «лучшие люди», а на фабрике «Большевичка» — «наиболее ценные для фабрики товарищи», причем здесь «через стационар… прошла на 100 процентов наиболее квалифицированная рабочая сила». О том, что в стационар направлялись в первую очередь «старые производственники», то есть самые опытные кадры, сообщал и А.Я. Тихонов, а начальник отдела завода «Большевик» Л.А. Плоткин прямо говорил, что стационар на предприятии «был рассчитан для актива, для особо ценных, квалифицированных рабочих»{605}. Характерен спор, который произошел между председателем профсоюзного комитета одной из фабрик Р.И. Бушель и начальником фабуправления, обвинившим ее в том, что она «кого угодно… посылает в стационар». Р.И. Бушель ответила ему красноречивым жестом: «Я бросила тогда… книгу записей в стационар, чтобы он посмотрел, кого я посылаю»{606}.

Конечно, всех поместить в стационар не могли и приходилось делать именно такой, сугубо прагматичный и, скажем прямо, жестокий выбор. В какой-то мере стационары стали средством перераспределения продуктов, которые должны были делить на всех, в пользу лишь нескольких групп, чей труд признавался или действительно являлся крайне важным для города. Другое дело, что это правило нередко нарушалось в силу разных причин, и не в последней степени из-за милосердия и сострадания людей, из-за стремления их помочь родным и друзьям. Сколько голодных, несчастных, истощенных блокадников жалостно просили, умоляли направить их в стационар — как им отказать? Да и столь ли безупречными являлись критерии полезности — здесь ведь нередко всё решалось, исходя из личных симпатий и пристрастий.