Книга Дети лагерей смерти. Рожденные выжить - Венди Хоулден

Анка выяснила, что вскоре после заключения в Аушвиц-II – Биркенау, Бернд отправился в трудовой лагерь для работы на военном заводе Бисмаркхутте, в Хожув-Баторы (Силезия). Лагерь располагался неподалеку от сталелитейного завода Бисмарка под управлением компании Berghutte. В заключении содержались около 200 узников еврейского происхождения, в чьи обязанности входило производство деталей орудий и боеприпасов. Бернд пережил суровую зиму, но 18 января 1945 года всех заключенных эвакуировали в Гливице, вынудив пройти 30 километров по глубоким снежным сугробам. Возможно, в том же строю шел и муж Приски, Тибор, но этого уже не узнать.

Все, кто падал или спотыкался во время «марша смерти», получали пулю в затылок и были оставлены на дороге. Такова была и судьба Тибора. Тех, кто выжил, едва можно было назвать «живыми». Заключенных посадили в грузовые вагоны и отправили в лагеря Дора-Миттельбау или Бухенвальд. Именно во время этой последней посадки Бернд был убит одним из офицеров СС. Даже много месяцев спустя Анка так и не смогла узнать, что произошло с его телом, вероятно, брошенным посреди степи. Девушка не знала, было ли тело впоследствии похоронено, а значит и не было могилы, где можно отдать дань уважения погибшему.

Совершенно непостижима была идея того, что он погиб, немного не дотянув до конца войны – и это после пяти лет, проведенных в лагерях. Спустя несколько дней после его смерти войска Красной армии прибыли в Гливице, а значит он был бы освобожден и воссоединился бы со своей женой.

Эта новость практически сломила Анку даже после всего того, что ей пришлось пережить ранее. Сердце окаменело, но времени впадать в отчаяние не было. Она оплакивала многих, но важней всего была Ева. С огромным трудом ей удалось встать на ноги и идти дальше: «У меня не было времени страдать. Меня спрашивали, как я это пережила, но я неизменно отвечаю, что времени переживать у меня не было, я строила жизнь заново. Этого было более чем достаточно, потому что каждый день я не знала, где взять денег». Были и другие печальные новости. Горничная, которой Анка отдала перед заключением ценные вещи на хранение, призналась, что продала зеленые шелковые занавески, а фотографии Бернда сожгла, потому что боялась расправы в случае их обнаружения. «Я думала, что не сдержусь и убью ее, – вспоминает Анка. – Именно эти вещи нужны были мне по-настоящему». Для всех, кто вернулся из лагерей, материальные блага практически ничего не значили, но важна была именно память. Личные воспоминания о своих любимых и близких стали важнее всего остального на свете, а горничная сообщает Анке, что эти воспоминания навсегда утеряны. Но девушка была настойчива и отправилась в ателье к их свадебному фотографу-еврею. Сам фотограф погиб, но его архивы остались нетронутыми; Анка смогла получить негативы и снова отпечатать снимки.

Но важнее всего по-прежнему оставалась Ева. «Я думала о дочери и только этим и продолжала жить… Лишь она всегда оставалась моей и со мной. Каждая мать любит свое чадо, но у нас с дочерью будто сохранилась пуповина… Если я хотела для нее лучшей жизни, то должна была постараться. Нужно было обеспечить девочку всем необходимым, морально и физически».

Летом после окончания войны Ольга с семьей отправилась в отпуск, а Анка решила навестить Тржебеховице-под-Оребем, посмотреть, что осталось от семейного дома и предприятия. Она знала, что имущество реквизировали. С дочерью на руках она отправилась на вокзал Вильсона и села на первый же поезд до города, в котором прошли лучшие годы ее жизни. «Денег у меня не было, работать я не могла – маленькая дочь постоянно нуждалась во мне. Я решила, что раз уж я последняя из своей семьи, если фабрика еще работает, пусть и под управлением коммунистов, я объясню, что у меня маленький ребенок, а они чем-нибудь помогут».

Анка приближалась к фабрике, и ее охватывали горькие воспоминания о солнечном детстве, когда они всей семьей обедали на террасе, как она могла часами лежать в саду и читать книги. Высокая кирпичная труба, которая, как всегда боялась Анка, может упасть на них и убить, теперь напоминала о других зловещих печах. Девушка с трудом передвигала ноги, проходя мимо.

Анка поговорила с коммунистическим руководством компании, и, к ее удивлению, они пообещали начислять ей ежемесячно небольшую пенсию. «Сумма была ничтожная, но уже лучше, чем ничего». Вилла ее сестры также была реквизирована, ее занимал один из рабочих – убежденный коммунист, – но Анке с дочерью выделили небольшую комнату, без доступа к ванной и кухне и почти без мебели. «Со мной обошлись, как с собакой».

Впервые за долгое время Анка смогла насладиться отсутствием людей и чистым воздухом, но в скором времени ее начало угнетать одиночество. Ее то и дело настигали голоса погибших родственников. Ее мечта о возвращении в отчий дом, исполненный смехом, теплом, красотой и объятиями родных рук, навсегда превратилась в кошмар, от которого негде скрыться. Она поняла, что попала в очередной лагерь, практически такой же жестокий, как и предыдущие.

Находясь в своей маленькой тюрьме, она не имела права сорвать ни одного крошечного помидора, растущего в их огромном огороде, где в детстве она часто резвилась. Хуже того, однажды она взяла с собой Еву на прогулку в коляске, которую ей пожертвовали, и при виде нее одна из чешских старух грубо гаркнула: «Ребенок-то от нациста, должно быть». После этих слов Анка расплакалась и убежала. «Чехи очень плохо относились ко мне, это задевало. Я же росла среди этих людей. От немцев я ничего другого не ждала, но чехи и эта шайка коммунистов заставили меня думать, что лучше было умереть еще в лагере. Это просто отвратительно».

Но были и неожиданные проявления доброты. Когда друзья семьи услышали, что Анка выжила, то стали один за другим приходить, чтобы выразить свои соболезнования. Анка не знала, что Станислав и Ида отдали свое лучшее серебро и фарфор, ковры и украшения на хранение этим людям, а они, в свою очередь, мужественно берегли их всю войну. Анка была невероятно тронута вернувшимися к ней вещами и воспоминаниями и от всего сердца благодарила людей за их честность. Вернули практически все. Однако, несмотря на эти моменты радости, «дом» уже не был прежним. Когда Ольга узнала, где и в каких условиях живет Анка, то настояла, чтобы они с дочерью возвращались в Прагу. Вскоре их навестил друг зятя, Тома Маутнера, и привез продукты и одежду из Англии. Друга звали Карель Бергман, на родине он делал парики и сеточки для волос. Анка знала Кареля еще до войны, но они вместе с Томом отправились в Англию, где Карель работал переводчиком при командовании авиации.

Анка находилась в невыносимой ситуации, у нее не было ни собственного жилья, ни денег. Она понимала, что не может вечно оставаться на попечении Ольги и должна начинать строить свою жизнь. Карель проявлял к ней некоторый интерес, но на то, чтобы оформить отношения, ушло три года. «Я отдавала себе отчет в том, что он – человек, который в первую очередь станет хорошим отцом для Евы. И если я когда-либо была в чем-то права, то именно в этом». Пара обвенчалась, но жениться не позволяло ее затянувшееся ожидание восстановления чешского гражданства.

Почти каждый день Анка приходила с Евой на руках в муниципалитет и просила рассмотреть ее дело. Она оставляла коляску с ребенком снаружи, а когда возвращалась – обнаруживала столпившихся взрослых, сюсюкающих с ее прекрасной дочерью. Вскоре Анка поняла, что руководству будет выгодно отказать ей документах, потому что если она не является гражданкой Чехии, то и делиться унаследованной фабрикой с ней не нужно. Один из председателей, с которым она общалась практически постоянно, спустя три года тяжб спросил ее: «Да ты по-чешски вообще говоришь?», хотя все это время именно на чешском языке они и общались.