Книга Год тумана - Мишель Ричмонд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждую ночь, когда заползаю под шершавое одеяло, надежда обращается в прах. С каждым мгновением Эмма все дальше. С каждым днем ее лицо становится все менее отчетливым.
Ночью, в темноте, море играет черным и белым. Из окна видны гребешки волн и длинные белые линии, которые разбегаются вширь. Белизна как будто восстает из темных глубин. Ни цвета, ни света. Глаз не в силах разобрать, что есть и чего нет.
День двести семьдесят восьмой. Вулкан Поас. Стоя на краю бездны, всматриваюсь в белую дымку. В глубине кратера нет ничего, кроме нее, плотной и таинственной. Белый цвет настолько ярок, что чувствуешь себя где-то на краю земли. Белизна отчасти напоминает туман в Сан-Франциско — опаловый, непроницаемый.
В воздухе пахнет яйцами. Внизу, как говорят, лежит маленькое бирюзовое озеро. В 1989 году исследователи обнаружили в кратере природный водоем, полный жидкой серы, примерно шести футов в диаметре. На Земле такую штуку открыли впервые. Подобные вулканы не редкость на Ио, спутнике Юпитера.
Не могу устоять перед соблазном — перегибаюсь через перила и свешиваюсь в бездну. Волнующее, непонятное ощущение, которому нет названия. Время словно останавливается, и мне открывается мир. Момент опасной беззащитности.
Вспоминаю Джейка стоящим у детской кроватки с бессильно опущенной головой. Губы беззвучно движутся, пальцы перебирают четки. А вдруг он чувствовал то же самое и переживал нечто похожее в долгие минуты молитвы? Ту же беспомощность, ту же готовность забыть?
Но это длится лишь мгновение. Спускаясь по усыпанной пеплом дорожке, мимо гигантских бромелиад и изогнутых деревьев, вокруг которых кружат красногрудые колибри, мимо болтливых школьников и шумных семей, снова думаю об Эмме. О том, что поиски ни к чему не привели. Ни ребенка, ни разгадки. Ничего.
В 1870 году немецкий философ и ученый Герман Эббингауз первым принялся изучать память при помощи экспериментов. Отвергнутый всем научным сообществом, он работал в одиночку, подвергая опытам самого себя, и в результате выпустил в свет труд, ставший классическим, — «Память и экспериментальная психология». Квинтэссенцией исследования может служить знаменитая кривая, наглядно демонстрирующая, как быстро информация улетучивается из памяти: пятьдесят шесть процентов в течение часа. Спустя день исчезает еще десять процентов. Спустя месяц сохраняется не более двадцати процентов усвоенного.
Сколько пройдет времени, прежде чем я забуду злополучный день на Ошен-Бич? Сколько пролетит лет, прежде чем шум волн перестанет напоминать о совершенной ужасной ошибке? Изо всех сил пытаюсь припомнить все подробности того утра, и все-таки хочется верить в наступление дня, когда меня не будет преследовать образ Эммы, убегающей прочь…
Два месяца в Коста-Рике, и я уже обжилась. Иногда Сан-Франциско кажется давним прошлым, частью иной жизни. Со дня отъезда мы с Джейком разговаривали только однажды. Звонила ему раз двадцать и неизменно слышала голос автоответчика. И каждый раз представляла себе, как Джейк сидит на кухне, проверяет контрольные, прислушивается к моему голосу и не берет трубку. И по мере сил старалась не рисовать рядом с ним Лизбет.
Несколько дней назад позвонила поздно ночью. Наверное, застала его врасплох, потому что он наконец ответил.
— Алло? — В голосе Джейка слышна нотка паники. На мгновение даже подумала, не вернулся ли он мысленно в прошлое. Может быть, в состоянии дремы подумал, будто это звонят с новостями об Эмме.
— Это я.
— Кто?
— Эбби.
Долгая пауза.
— Привет.
— Прости, что звоню ночью. Но до тебя трудно дозвониться.
— Был занят.
На линии никаких помех. Один лишь голос, спокойный и ровный, точь-в-точь такой, каким я его помню.
— Тебя так хорошо слышно, как будто стоишь в соседней комнате.
— Тебя тоже.
— Хотелось бы мне, чтоб ты и в самом деле находился в соседней комнате…
— Эбби…
— Просто знай, что я по тебе скучаю.
Он вздохнул.
— Где ты?
— В Тамариндо. Здесь красиво.
— С тобой все в порядке?
— Да. А как ты?
— Живу потихоньку.
Все те разы, когда я пыталась ему дозвониться, прекрасно знала, что именно скажу. Что я по-прежнему его люблю и все еще хочу создать с ним семью. Что я близка к возвращению. Но едва он взял трубку, все вылетело из головы. Мне слышно, как он встает, идет в туалет, поднимает крышку унитаза. Представляю себе ванную, крем для бритья и бритву, аккуратно лежащие на полочке над раковиной, синее полотенце, висящее над душем.
— Поговори со мной, — прошу. И тут же понимаю, что у меня нет никаких прав просить об этом, а наша совместная жизнь пришла к завершению в то мгновение на Ошен-Бич, когда я потеряла Эмму из виду. Теперь вижу отчетливо — его попытка к примирению за день до моего отъезда в Коста-Рику выказала Джейка куда более великодушным, нежели большинство мужчин.
— Извини, — говорит он. — Мне нужно немного поспать.
Связь обрывается. Перезваниваю, но Джейк не отвечает.
День триста четвертый. Плайя-Эрмоса. Длинный серый пляж, окруженный вулканическими скалами и тропическими лесами, стал для меня таким же знакомым, как Ошен-Бич. В телефонной трубке голос Аннабель:
— Когда вернешься?
— Скоро?
— Как скоро?
Крошечный песчаный краб бежит по полу телефонной будки.
— Тут кое-кто появился, — улыбаюсь, когда краб натыкается на мою ногу и начинает карабкаться по большому пальцу. — Помнишь, в детстве мы собирали на пляже крабов и держали в банках? Мы могли как угодно о них заботиться, но они всегда умирали через пару дней.
— Я беспокоюсь, — говорит Аннабель. — Здесь у тебя есть работа и любящие люди. Через восемь недель родится твоя племянница.
— Ты же знаешь, что я этого не пропущу.
— Нет, не знаю, — возражает Аннабель. — У меня такое чувство, будто ты отдаляешься. Мы почти перестали общаться.
— Сегодня я смотрела на календарь.
— Трудно представить, однако прошел уже почти год.
Целый год с тех пор, как Эмма без нас. Или мертва.
— Я уже все решила. Ненавижу себя за это, но я решила. Не знаю, что еще делать.
Аннабель издает сдавленный вскрик.
— Ого, пинается! Малыш такой беспокойный. Ты обязательно должна меня увидеть. Я похожа на елочный шарик.
— Вернусь после соревнований.
Словно наяву вижу, как Аннабель улыбается.
