Книга Тайна Марии Стюарт - Маргарет Джордж

– Перестаньте мучить его! – со смехом сказала Мария. Но, разумеется, это был приказ, потому что они немедленно остановились.

– О, ему это нравится, – заверил Моретта. – Это мой секретарь, Давид Риччио де Панкальери. Он говорит на нескольких языках и утверждает, что превосходно владеет ими. По его словам, он даже может разделять их, если ему говорят на разных языках в каждое ухо. Поэтому мы решили испытать его. Он действительно так хорош, как говорит.

Моретта сделал большой глоток вина с пряностями.

– Моя королева! – Риччио упал на колени, взял руку Марии и почтительно поцеловал ее. Его большие глаза сияли.

Мария разрешила ему подняться. Когда он встал, она увидела, что это не карлик. В его конечностях не было никакого уродства; просто он был очень миниатюрным.

– Ваше мастерство впечатляет, – сказала она. – Где вы учились?

– Какое-то время я состоял на службе у монсеньора архиепископа Туринского, пока он, – Риччио покосился на Моретту, – не украл меня.

– Он был доволен, что его украли, – заметил Моретта. – Тебе же понравилась жизнь в Ницце, разве нет?

– О да! Море, тепло…

При слове «тепло» все рассмеялись. Даже одного слова было достаточно, чтобы пробудить сладостные воспоминания.

– Вы из рода Панкальери в Пьемонте? – спросила Мария. – Как же вы оказались в свите архиепископа Туринского?

– Мой отец был музыкантом, и на самом деле я попал в свиту монсеньора в качестве музыканта: меня учили играть на лютне и петь в хоре. Но из-за моего умения быстро переводить с итальянского языка на французский и писать на изящном тосканском диалекте…

– А также из-за твоей скромности, – перебил Моретта.

Мария невольно рассмеялась, но Риччио покраснел.

– Он не совсем забросил музыку, и ему по-прежнему нравится петь во время отправления мессы. Удивительно, что у него такой глубокий бас. От такого малютки скорее можно ожидать, что он будет петь сопрано!

Снова послышались смешки.

Это был он. Он пел в хоре.

Мария почувствовала, как ее сердце забилось быстрее. Как удивительно, что такой волшебный звук и глубокое знание жизни и ее горестей, которым он должен обладать – иначе его пение было бы всего лишь голосом, а не пронзительным и чистым переживанием, – заключались в таком неприглядном теле. Неужели Бог любит абсурдные шутки? Или справедливо изречение: «Каждому человеку предназначены свои дары; никто не может иметь всё»?

– Я… я глубоко признательна за ваше сегодняшнее пение, – сказала Мария, глядя в его темные сияющие глаза, и смех мгновенно прекратился. – И я буду рада, если вы сможете петь на моих мессах начиная с этих пор. – Она попыталась изгнать восторженный трепет из своего голоса. – Я устала от нападок на мессу и моих священников. Возможно, если у меня будет хорист, который находится под дипломатической защитой…

Моретти как опытному придворному удалось скрыть свое недовольство от необходимости расстаться с ценными услугами Риччио.

– Разумеется, Ваше Величество. Я с удовольствием передам его на ваше попечение.

Черная драпировка исчезла, и даже Мария отложила свой траур – теперь она позволяла себе так поступать в торжественных случаях, ради рождественских празднеств в ее покоях. Еловые ветки украшали стены, а между ними переплетались атласные ленты. В большом зале установили стол, готовый для праздничного пира. В дальней части помещения репетировали музыканты и певцы. Риччио, облаченный в темно-алый шелковый наряд, непринужденно занял место среди них. Мария слышала его характерный голос, даже когда он смешивался с другими.

Это будет необычное Рождество, ограниченное только королевскими апартаментами. Реформатская церковь не праздновала и не разрешала отмечать его, поэтому Рождество останавливалось на пороге королевской приемной.

Но внутри! Внутри будет свет, разгоняющий гнетущую тьму, которая продолжалась почти двадцать часов в сутки, и тепло, рассеивающее леденящий холод, который сочился отовсюду. И чистая, взмывающая вверх музыка, превращающая обычное в прекрасное. Но самое главное – под эту музыку будут танцевать, и будет итальянское кукольное представление (благодаря Моретти), а также игры и все остальное, что оскорбляет чувства реформистов. Что ж, их сюда не пригласили.

Риччио пытался внушить ей, что это будет неблагоразумно, но она отмахнулась от него. В конце концов, он был иностранцем и не понимал особенностей местной жизни.

– Если вы не пригласите их, то может показаться, будто вы скрываете от них что-то неприличное, – сказал он.

– Поскольку они считают «неприличным» все, что создает радость, комфорт и красоту, то могут думать все, что им заблагорассудится, – ответила она.

– Наверное, будет лучше все-таки пригласить их и получить отказ, – настаивал Риччио. – Тогда они не смогут думать, что ими пренебрегают, но будут чувствовать, что проявили неуважение к вам.

– Мне безразличны их чувства. Что за нелепый совет!

– Хорошо. – Он низко поклонился: – Прошу прощения, мадам.

Нет, сегодня вечером здесь не будет лордов Конгрегации, хотя английский посол Томас Рэндольф, официально не принадлежавший к пресвитерианской церкви, получил приглашение. Рождество оставалось веселым праздником в его родной стране, и он хотел присоединиться к торжествам, пусть даже в Шотландии. По крайней мере, так он сказал, но истина (насколько могла судить Мария) заключалась в том, что он испытывал нежные чувства к Мэри Битон и хотел получить возможность пофлиртовать с ней.

Банкет был роскошным. Галлоны лучшего вина текли рекой, а количества гусей было достаточно, что предупредить римлян о приближении врага[31].

Сама Мария пила мало, но гордилась тем, что через четыре месяца после приезда она сумела хорошо обустроить свой быт. Ее мебель и остальные вещи наконец прибыли из Франции, и видеть этих старых друзей в своей спальне и других покоях стало большим утешением. Несколько кроватей с балдахинами из красного шелка, алого и белого бархата теперь стояли в Холируде. Небольшие кушетки, мягкие табуреты, кресла и складные стулья обеспечивали места для всех гостей, а присутствие личных вещей создавало впечатление, что это чужое место наконец-то стало домом. Ее арфа и лютня, ее картины, вышивка, глобусы неба и земли, карты и рисунки, а также обширная библиотека теперь составляли ей компанию.

За столом сидели люди, которых она любила. Четыре Марии, одетые в праздничные платья с ее любезного разрешения, отец Мамеро (почему он не должен находиться в обществе?), мадам Райе, врач Бургойн и Бастиан Паже, распорядитель торжеств и глава ее французских слуг. Другие почетные гости вызывали улыбку на ее лице: всегда бодрый Моретта, де Фуа, серьезный английский посол Томас Рэндольф, то и дело поглядывавший на Мэри Битон. Присутствовали и другие члены ее двора, многие имевшие родственные связи с Мариями, такие, как лорд Сетон и Джон Битон, камергер ее личных покоев. Некоторые молодые придворные, не питавшие любви к пресвитерианской церкви, умудрились получить приглашение. В Шотландии еще оставались молодые люди, любившие петь и танцевать, такие, как Джон Сэмпилл, сын одного из реформистов, который уже несколько недель обхаживал Пышку.